— Я не подумал об этом, — признался он.

— Если Нова начнет думать о ребенке иначе, чем о плоде, который она выращивает внутри себя, она не сможет отдать нам малыша.

— Ты так говоришь, словно в ее теле растет опухоль и она должна избавиться от этой напасти.

— Нет, это она так думает. Не знаю, как кто-то вообще может быть способен на то, что делает она. Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить ее за этот поступок, но сама ни за что не отказалась бы от ребенка.

Мимолетный взгляд, мимолетная мысль. Я видела, как эта мысль проскользнула на лице Мэла. Мысль о ребенке, от которого я отказалась. О ребенке, которого я так и не выносила. О ребенке, который никогда так и не появился на свет.

— Тогда все было иначе, Мэл. — Я подтянула колени к груди. Одна из книжек свалилась с кровати и громко шлепнулась на ковер. — Я даже не знала, кто отец ребенка. Это мог быть любой из тех трех мужчин, и я не помню, как это случилось. — Я говорила громко, быстро, будто оправдывалась. Я хотела напомнить ему о безысходности той ситуации. — Мне было пятнадцать. Я была больна. Я не могла ухаживать за ребенком. И у меня не было выбора. Они заставили меня поступить так.

— Я знаю. — Мэл потянулся ко мне.

Но я отодвинулась. Я не хотела, чтобы он думал, будто может успокоить меня после того, что только что подумал.

— Нет, не знаешь, — ответила я. — Ты только что подумал о том, что я отказалась от ребенка. Будто сейчас у нас та же ситуация. Но тогда все было иначе.

— Да, я знаю, прости. Я вовсе не думал, что ты отказалась от ребенка. Просто мысль промелькнула в голове, вот и все. Дурацкая мысль. Прости меня.

— Я никогда не смогла бы сделать то, что делает Нова. Я восхищаюсь ею, ее честностью. Я восхищаюсь любой женщиной, которая готова пойти на такое ради близких. Я просто сама не такая.

Мэл кивнул и почесал затылок. Он был обеспокоен. Он волновался за Нову. Волновался из-за того, какую боль это может причинить ей. Она тоже не была одной из женщин, которые могут просто абстрагироваться от ситуации.

Я смотрела на божественно прекрасное лицо своего мужа, и каждая его черта, каждая морщинка напоминала мне о том, за что я люблю его.

Ему раньше не приходило это в голову. Даже когда он помирился с Новой, заставил ее вновь стать нашим другом, он не подумал, что это может навредить ей. А я всегда знала, что любовь к Мэлу уничтожит ее.

— Мы должны позаботиться о ней, — сказала я Мэлу. — Вот почему я беру на себя ее заботы. Мы должны убедиться в том, что с ней все в порядке. И не только ради здоровья нашего будущего ребенка, но и ради нее самой. Чтобы она могла примириться с этим. Мы должны позаботиться о том, чтобы она не начала думать о себе как о матери этого малыша, потому что это уничтожит ее.

Я прильнула к Мэлу, позволила ему обнять меня.

И вдруг я испугалась. Испугалась, что он может передумать. Может решить, что Нова важнее ребенка. Хотя она уже беременна, Мэл все еще может предоставить ей выбор. Может предложить ей передумать.

— Впрочем, мне кажется, что сейчас с ней все в порядке, — заметила я.

— Да, это правда, — согласился Мэл.

— Она расцвела. Правда, токсикоз уже появился, но в целом она выглядит прекрасно.

— Да, — выдохнул он. — Странно, что, несмотря на токсикоз, она все еще выглядит великолепно.

— И мы можем позаботиться о том, чтобы она и чувствовала себя великолепно.

— Ага.

— Ну ладно. Итак, как я уже говорила, если будет девочка, назовем ее Стефани. А если мальчик, то Энджел…

Мэл улыбнулся. Я старалась унять боль оттого, что Мэл сказал, будто Нова выглядит великолепно. Дело было не в его словах. Дело было в тоске, промелькнувшей в это мгновение на его лице.

Я лежу на диване, слушая, как Мэл возится в кухне. Он готовит мне ужин. В последнее время он постоянно заезжает ко мне после работы, чтобы приготовить ужин.

Недавно заходила Стефани, она посидела со мной немного. Она всегда звонила перед приходом, спрашивала, не против ли я, если она зайдет. Мэл никогда не звонил. Он просто приходил и все. Как и до беременности. Беременности их ребенком.

Стефани приносила цветы, конфеты, книги, эфирные масла, которые, как она думала, мне понравятся. Она спрашивала, можно ли ей положить руку на мой живот, и я видела, как она расцветает от счастья, как ее лицо озаряет улыбка.

Мэл целовал меня в щеку, когда я открывала дверь, и сразу же касался моего живота. Он говорил «Привет» два раза — мне и ребенку. Остаток вечера его рука почти все время лежала на моем животе.

Я не знаю, что они чувствовали. Сама я старалась не прикасаться к животу. Да, мне хотелось опустить туда руку, проверить, стала ли кожа грубее (она казалась грубее) и теплее (мне кажется, все мое тело стало теплее, меня часто бросало в жар, и я уже не надевала второй свитер, как обычно). Джинсы стали мне малы, а моя грудь… За последний месяц я купила шесть новых лифчиков. Моя грудь увеличилась на три размера, и я уже подумывала о том, чтобы купить бюстгальтер еще на размер больше. Я не то чтобы располнела, только грудь и бедра увеличились.

Как бы то ни было, я старалась не касаться своего живота, каждый раз заводя руки за голову, когда мне хотелось сделать это. Я не могла коснуться живота! Даже утром, когда я натирала тело кремом после душа, я не касалась живота. Не хотела касаться. Мне нельзя было проникаться духом того, что я делаю. Мне приходилось постоянно напоминать себе о том, что я рожаю ребенка для Мэла и Стефани. Если бы я позволила себе думать о малыше… Не уверена, что справилась бы с этим.

Почти на всех сайтах писали, что суррогатные матери уже должны иметь детей. Они должны «покончить» с темой материнства, должны чувствовать, что у них уже есть своя семья. Если суррогатная мать рожает своего первого ребенка, рожает его для того, чтобы отдать, могут возникнуть проблемы. Неврозы. Тяжелая послеродовая депрессия. Могут возникнуть проблемы с тем, чтобы отдать ребенка.

И, конечно, вдруг что-то пойдет не так, и ты уже не сможешь завести детей после этого? Это может уничтожить тебя.

Я не могу представить себе, как тут обойтись без проблем, без чувства утраты, и неважно, есть у меня семья или нет. Но я делаю это для двух близких мне людей, и на этом я должна сосредоточиться.

А чтобы сделать это, я должна чувствовать себя отстраненной от ребенка. Отчужденной.

Не касаться живота, не становиться перед зеркалом в спальне, наблюдая, как меняется мое тело.

Когда я проходила обследование на двенадцатой неделе беременности, Стефани, державшая меня за руку, охнула, глядя на экран. А я не смотрела. Я смотрела в потолок, закусив нижнюю губу. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не посмотреть на снимок УЗИ, где видны были ручки и ножки ребенка, его голова, позвоночник, сердце.