— Когда? Когда это произошло?

— Ты поздно забеспокоилась, знаешь ли. Уже поздно.

Она рассмеялась, и в смехе ее зазвенели истерические нотки.

Кто обидел мою дочь? Я чувствовала, что вот-вот сорвусь и расплачусь, но все же собралась с силами.

— Кто это… Кто-то из учителей?

Ее взгляд был пустым — она словно заранее смирилась с тем, что я опять ее подведу. Я вспомнила, сколько раз она оставалась допоздна в школе, сколько раз ездила куда-то на выходные с друзьями и их отцами. И тут до меня дошло.

— Это был кто-то из клиники?

Она покачала головой и, нервно теребя молнию, опустила взгляд на рюкзак. Когда она что-то скрывала в детстве, то всегда принималась что-нибудь теребить. Я угадала. Все сходится.

— Это уже не важно.

— Это очень важно!

Она взглянула на меня.

— Уходи, мама. Иди домой.

— Я без тебя не уйду…

— Лиза, все в порядке?

В дверях стоял высокий мужчина — руки его были покрыты татуировками, по плечам рассыпались темные кудри. Глаза его опасно блестели — он тоже был под кайфом.

— Мама как раз собралась уходить.

Я повернулась к Лизе. Где моя дочь? На меня с ненавистью смотрела незнакомая девушка.

— Иди к черту! Видеть тебя больше не хочу!

— Лиза…

Мужчина шагнул ко мне.

— Слышишь, сука, она сказала, чтобы ты уходила! Давай шагай, или я тебе помогу.

Я встала.

— Не смей мне угрожать! Я говорю со своей дочерью.

Мужчина подошел ближе. Я оглянулась на Лизу, надеясь, что она его одернет. Но она уронила голову и ссутулилась, явно лишившись чувств.

Дома я некоторое время сидела в пальто и смотрела в потухший камин. Мне было холодно, но сил зажечь его не было. Я подвела Лизу самым ужасным образом. «Меня ты просто не видела. Не спасла меня». Она была права. Как я могла это допустить? Как я могла не заметить? Я же была врачом, ее матерью, в конце концов. Это наверняка был кто-то из реабилитационной клиники. Она была слишком юной, чтобы лечиться там. Может, я поторопилась отдать ее на лечение и совершила ошибку? Оказывается, все эти годы я пыталась помогать женщинам, хотя когда-то допустила страшную ошибку со своей дочерью.

Мне стало дурно, когда я вспомнила одного молодого врача в клинике. Он очень непринужденно общался с Лизой и посоветовал мне не поддаваться, когда она позвонит в слезах. После этого звонка она сбежала. Она пыталась спастись, а я ее остановила. Почему она ничего мне не рассказала? Думала, что я не поверю? После смерти ее отца прошло совсем немного времени. Может, она просто не хотела меня расстраивать.

Я готова была по кирпичику разобрать ту клинику, чтобы найти обидчика своей дочери. Меня разрывало на части при одной мысли о каком-то мужчине рядом с ней, о ее страхе и одиночестве. Но пока Лиза не скажет, кто это был, я ничего не смогу сделать. В полиции мне тоже ничем не помогут. Я даже не знаю, как его зовут. В конце концов я приняла горячую ванну и уговорила себя лечь.

Несколько часов спустя я все еще не могла заснуть и слушала, как завывает ветер. И тут у меня во дворе что-то загрохотало. Я подскочила и стала напряженно прислушиваться, после чего натянула халат, схватила с тумбочки баллончик со слезоточивым газом и отправилась в кухню. Одного взгляда в окно хватило, чтобы успокоиться. Садовый зонтик опрокинулся под ветром и катался по саду, сбивая все на своем пути. Одевшись потеплее, я вышла наружу, поймала зонт и занесла его в сарай. Но тут порывом ветра захлопнуло дверь, и я осталась в темноте.

Пытаясь нащупать выключатель, я чувствовала, как у меня в крови бурлит адреналин. «Я не могу дышать!» Я ударилась обо что-то, шагнула назад. «Мне нужно выйти!» Я что-то уронила и, поддавшись панике, бросилась вперед — и тут же нащупала ручку двери. Мне в лицо ударил дождь, и я побежала к дому.

Закрыв дверь, я привалилась к ней, пытаясь перевести дыхание. У меня в ушах громко стучала кровь, по лицу стекали капли дождя вперемешку со слезами. Что это было? Это явно был приступ клаустрофобии, но не только — меня охватил просто-таки животный ужас, куда хуже, чем в тот раз, когда я пыталась вывести из сарая велосипед. Что-то было не так.

Несмотря на то что после встречи с Хизер ко мне вернулось множество воспоминаний, причины моей клаустрофобии оставались неясны. Я подразумевала, что все следы вели в конюшню, но, возможно, причина крылась где-то еще. Сколько я ни думала, мне не удавалось вспомнить в коммуне похожий сарай. Мне пришла в голову мысль отправиться туда с фонариком и заставить себя преодолеть страх — подобная терапия доказала свою эффективность в работе с фобиями. Но когда я открыла дверь и увидела темный двор и качающиеся под порывами ветра деревья, мне стало страшно, и я заперлась в доме.

В ту ночь лил сильный дождь. Утром я осмотрела весь двор и собрала сломанные ветки. И тут мне на глаза попался след рядом с сараем. Он казался больше, чем мой, но сложно было сказать наверняка, так как края его были размыты дождем. Я присела на корточки и принялась его рассматривать. На следе был какой-то узор. У моих ботинок была гладкая подошва.

По пути в больницу я мысленно перечисляла всех, кто мог оставить этот след: электрик, газонокосильщик, да хотя бы я сама. Нельзя придавать таким мелочам слишком много значения. Сейчас у меня были и другие поводы для тревоги — взять хотя бы мою дочь или пациентов.

Мы обсудили с Джоди и ее родителями план лечения от анорексии. Она согласилась с предложенным мною распорядком питания. После этого я посидела с Франсин — она немного успокоилась, хотя и продолжала спрашивать, где ее картины, называть меня Анжелой и вспоминать, как славно мы съездили в Мексику. Если человек с деменцией путает вас с кем-то еще, лучше не противоречить, так что я просто попросила рассказать, что в Мексике ей понравилось больше всего, и Франсин радостно предалась воспоминаниям о купаниях в Карибском море.

Несколько часов мне удавалось отвлечься, но во время обеда я снова погрузилась в мысли о Лизе. Трудно было поверить, что я когда-то не заметила случившегося, и меня терзали одни и те же вопросы. Что же я за мать? Могу ли я вообще считаться доктором? У нее были проблемы и до первого посещения реабилитационной клиники, но после него они усугубились. Я так спешила вылечить ее, что все испортила. Теперь стало ясно, почему она так вела себя, когда вернулась домой, почему отказывалась разговаривать со мной и с Гарретом и снова вернулась к наркотикам. Мне больно было думать, что она не доверилась мне, что все эти годы я помогала людям, а моя родная дочь страдала…

Так, хватит. Причитаниями никому не поможешь. Надо было найти способ поговорить с ней до того, как она придет в коммуну. Или лучше дать ей время? Пока я размышляла, к моему столику подошел Кевин с чашкой кофе.