Семен Аристархович давненько не чувствовал себя настолько растерянным. И причиной его состояния была юная суфражистка Попович. То, как она его холодно отшила — «давайте, я первой пойду…». Что это вообще было? Четверть часа тому назад она стонала в его объятиях, прислонившись к стене «Сада наслаждений», с готовностью отвечала на поцелуи, демонстрируя недюжинные таланты и недюжинную страсть, а теперь — «ах, меня гнум с неклюдом дожидаются. Гнум-то мне колечко подарил, а с неклюдом я вообще накоротке, в комнату свою пускаю, изгнанников нюхать…». Чем они там еще, кроме нюхания, занимались?

Крестовский вышел на бульвар, быстро пересек улицу. Сейчас он отправится домой, примет ледяную ванну и будет до утра работать. Только работа сможет как-то забить неуместные и жаркие мысли. А ведь хороша чертовка, за что ни возьмется, во всем хороша! Мыслит четко, по существу, на дамские сантименты не отвлекается, как паук паутину плетет, малость к малости, и выдает стройную версию. Соображает быстро, память отменная, особенно зрительная. Эх, была бы она не барышней, а… Нет! Семен даже усмехнулся чуть смущенно. Интересно, сколько еще она своих суфражистских идей придерживаться собирается, с таким-то темпераментом? Она же вспыхивает моментально.

— Семен Аристархович! — Из проезжающей коляски ему приветственно кивнула барышня, в которой Крестовский сразу же признал дочь Петухова, Александру Андреевну. — Сколько лет, сколько зим.

Крестовский поздоровался, размышляя, что женщина, которой он мог бы действительно увлечься, должна выглядеть примерно так — пристойно и спокойно, прогуливающейся с дуэньей в коляске по бульвару, а не…

— А мне дома велели под ногами не путаться, — продолжала девушка. — Все подготовкой к приему заняты, вот и отослали нас с фру Шобс прочь.

Фру Шобс, дуэнья Сашеньки, в разговоре участия не принимала и вообще делала вид, что варварского берендийского наречия не разумеет.

— Вот мы фильму посетили, теперь раздумываем, как бы еще время убить. А хотите, Семен Аристархович, мы вас подвезем? Вы же на Цветочной улице живете, через Мокошь, я ничего не путаю?

С Сашенькой Крестовский был не то чтоб накоротке, но довольно близко знаком. Дмитрий Уваров, друг ближайший, за барышней Петуховой ухаживал вполне серьезно, и молодые люди часто проводили вместе время.

— Нет-нет, предпочитаю пройтись.

— Я хотела с вами о Митеньке побеседовать. — Серые Сашенькины глаза увлажнились. — Прошу…

Семену ничего не оставалось, как занять место напротив барышни и посвятить полчаса своей жизни выслушиванию сетований и причитаний. Он бы и больше отдал, да только когда коляска подъезжала к мосту через реку Мокошь, заметил он зарево пожарища над Мясоедской улицей.

— Простите, Александра Андреевна, — твердо сказал Семен Аристархович, спрыгивая на мостовую. — Мне еще в приказ нужно явиться, совсем запамятовал, а сейчас вот вспомнил.

Полыхало знатно, и именно там, где он и опасался. В безопасности ли его суфражисточка? Раньше его, Семена, она успеть не могла, значит, до сих пор променад по бульвару совершает.

В тушении Семен Аристархович непосредственного участия решил не принимать, дернул оберег на шее, призывая к себе ближайших соратников, да отошел в сторону, осмотреться и оценить диспозицию. Ну еще ветряные потоки чуть направил, чтоб какую зловредную искру в сторону к другим домам не отнесло. На Мясоедской обитал народ дисциплинированный, привыкший как к возгораниям, так и к тому, что ожидание пожарной бригады может затянуться. Местные четко выстроились длинной очередью, передавая с рук на руки полные воды ведра, четверо дюжих мужиков топорами подсекали нависающие балки, чтоб огонь не перекинулся на соседние дома. Саму «Гортензию», конечно, уже не спасти. Семен лишь надеялся, что все жильцы и работники успели покинуть помещение и не пострадают. Он опять изменил направление ветра — пусть уж догорит быстрее, а там и остудить остаточный жар можно. Чуть в стороне, за углом соседнего дома, истошно выла баба: «Что деется-то! Душегубы!» Крестовский подошел — у самой стены, чуть прикрытые зарослями бурьяна, лежали трупы, опознаваемые с полувзгляда, — те самые приказные шпики, коим было дано задание присматривать за барышней Попович, ежели она покидает присутствие. Остаточной магии Семен не почувствовал. Он отодвинул голосящую женщину, склонился над телами: колющие раны в шею, по одной на каждого. Ребят убили почти бесшумно, просто снимая караульных. Крестовский покачал головой. А ведь это его ошибка, не ожидал он такой звериной жестокости от подозреваемой. Задумано-то было вполне осторожненько — вывести из себя ревнивую барышню, спровоцировать на прямое нападение и арестовать, воспользовавшись случаем. Случай представился бы рано или поздно, скорее всего, сегодня, после посещения театра. Почему Мамаев изменил планы? Что произошло?

Семен распрямился, перекрестился, сняв головной убор. Жалко ребят, знали, на что шли, каждый знал, но смерть — это всегда горе.

Он нашел в приткнутой к стене дома телеге мешковину, прикрыл покойников от досужих глаз. Придут приказные люди, заберут их в присутствие. Кстати, где они? Зорин должен бы уже появиться. А Попович придется изолировать. Пусть в приказе посидит, пока дело не закончится.

Крестовский кинул взгляд поверх толпы. Упомянутая Евангелина Романовна подходила к пепелищу своего дома в сопровождении Бесника. Неклюд, возбужденный шумом и суетой, сразу же покинул свою спутницу, Семен стал пробираться к ней. Когда оказался в полутора шагах от цели, заметил, что Геля не одна, а с полной пожилой женщиной, переговаривается, склонив той голову на плечо.

Любопытно. Значит, валькирия с Мясоедовской улицы завалила кочергой ночного татя? Монументальная женщина. Хотя, много ли бывшему неклюду надо? Он же гаджо, сгнил уже весь, наверное, изнутри. Такие вообще долго не живут.

Далее все пошло своим чередом. Появился Зорин, приведший с собой дежурный приказной отряд, Семен отдавал распоряжения.

Бесника надо бы к Попович приставить, пусть ее в присутствие сопроводит и сторожит, пока хотя бы один чардей туда не явится. Хотя почему-то решение это Крестовскому вовсе не нравилось, в мыслях неклюд молодцевато ухмылялся, а Попович слушала его с превеликим вниманием, как только она одна умеет, сморщив веснушчатый носик и чуть склонив голову к плечу. А после он увидел, как девушку скрутило при виде мертвых тел, и подумал, что вовсе эта Попович не холодный безэмоциональный сыскарь, а барышня. А значит, есть щелочки в ее суфражистской броне, вовсе она не идеальна. И почему-то эта Гелина слабость столь сильно его умилила, что он самолично отнес асессора в коляску и, отогнав надоедливого неклюда, сам отвез девушку в присутствие. Она была маленькой и беззащитной, всхлипывала поминутно, хватала ртом воздух. Коньяку ей налить, что ли? В кабинете должна фляжка валяться, из стратегических мамаевских запасов. Но алкоголя не понадобилось, — Попович отключилась на диванчике после легонького сонного заклинания, которое такому великому чародею и применять-то было странно. «Шли с тобой дорогой сна, да концовка не видна…» Его так в детстве матушка заговаривала, когда он шалил и не желал засыпать.