— Я принес вам тут несколько фонарей, — сказал Иегуда, — но если кто-то предпочитает пользоваться свечами, попрошу быть с ними поосторожнее. Не дай Бог, еще что-нибудь загорится.

— А как там снаружи? — спросил кто-то. — Много разрушений?

— Да, и про Амселема расскажи, — послышался еще один голос. — Как он там?

Однако перед тем, как отвечать на вопросы, Иегуда решил нас сначала немного успокоить:

— Прежде всего я хочу сказать, что утром из горсовета привезут и будут раздавать хлеб. Это первое. Второе. К нам сюда лично едет начальник генштаба. И третье. Электрическая компания делает все возможное, чтобы как можно быстрее восстановить освещение. Одним словом, осталось потерпеть совсем немножко и все будет хорошо. Часа через три-четыре уже должны все починить.

По лицам людей я видела, что они готовы поверить абсолютно всему, что скажет Иегуда. «Ты можешь даже приврать, — словно говорили их глаза. — Ври, ври, если хочешь, ничего страшного. Мы все равно тебе поверим, как мы верим тому, кто рассказывает сон».

«Да, да, да, — говорила я ему мысленно вместе со всеми, — сейчас, когда мы уже знаем, что не умерли; сейчас, когда мы сидим тут, свободные от всех своих ссор и забот, долгов, профессиональных обязанностей и домашних заданий; сейчас, когда у нас куча свободного времени, когда время больше никуда не бежит, а сидит тут вместе с нами на матрасе; сейчас, когда мы можем наконец забыть обо всем и представить, что мы исполнители главных ролей в фильме о жизни и смерти; сейчас, Иегуда, мы готовы слушать тебя бесконечно, не прерывая и не вступая с тобой в пререкания, и готовы поверить буквально каждому твоему слову».

Иегуда прокашлялся, погладил бороду, и его красная пещера снова раскрылась. В бомбоубежище воцарилась мертвая тишина. Наверное, такая тишина была перед тем, как Моисей приказал морю расступиться. Может быть, подумала я, Иегуда кашляет потому, что не уверен, стоит ли напоминать нам о том, где мы были и что делали, когда упала вторая «катюша», и что в это время делал он сам? Он же понимает, что слышать это нам будет неприятно, и не хочет, чтобы мы чувствовали себя рядом с ним трусами. Интересно, а когда он пойдет в другие бомбоубежища, он расскажет там о том, что происходило здесь у нас, или нет? О том, как мы стояли возле закрытой двери бомбоубежища и орали, и о том, что он единственный повел себя, как мужчина, и пошел искать ключ? Впрочем, решила я, в конце концов это не имеет никакого значения. Все равно ведь завтра весь поселок будет знать об этой истории, и, когда жена и дочь Коэна вернутся из Беэр-Шевы, им будет стыдно выходить на улицу. А если кто-то из Коэнов из дома все-таки выйдет, люди будут бросать на них косые взгляды и перешептываться. «Смотри, кто идет. Эта та самая, чей муж во время ракетного обстрела взял ключ от бомбоубежища и пошел спать». — «Ой, да никак это дочка Коэна из дома номер 122. Ну этого, который у них бомбоубежище запер». — «Вы только поглядите на него. Из-за него люди чуть не погибли, а ему хоть бы хны».

В конце концов Иегуда, по-видимому, решил, что упоминать об этом здесь не стоит. Вместо этого он вывел нас из бомбоубежища и повел в центр поселка, и мы отправились туда вслед за ним, как будто тоже не боялись ходить по улицам в такую ночь.

— От взрывной волны, — сказал он, — окна супермаркета лопнули, и вся улица засыпана битым стеклом. А вторая ракета разорвалась всего в ста метрах отсюда, может, даже в восьмидесяти. Да-да, не больше восьмидесяти. Во всяком случае, ближе, чем от всех других домов.

Чудищу, которое слушало Иегуду, это явно понравилось. Сейчас, когда оно находилось в безопасности, ему было приятно узнать, что смерть была от него так близко, но каким-то чудом прошла стороной.

— Восстановить центр поселка, — продолжал Иегуда, — будет непросто. Это займет несколько месяцев. Даже в телефонную будку — и в ту осколки попали. Сейчас повсюду полно военных, но утром в супермаркете поставят сторожа, чтобы там ничего не разворовали, и как только станет поспокойнее, сразу начнут ремонтировать. Между прочим, нам страшно повезло, что из-за боеготовности супермаркет был закрыт. Представьте, что бы случилось, если бы вторая «катюша» упала в обычный день — например, вечером в четверг, когда супермаркет битком набит людьми. — Он немного помолчал, давая нам возможность получше представить, что бы тогда было, и сказал: — Хоть убейте, не понимаю, как председатель горсовета всегда ухитряется приезжать на место происшествия первым. Как только что-нибудь случается — не важно где, — он как будто из-под земли вырастает, — и по его голосу было невозможно понять, то ли он восхищается председателем горсовета, то ли его, наоборот, сильно огорчает, что ему никогда не удается за председателем угнаться.

После председателя Иегуда переключился на Амселема-старшего, причем о ком идет речь, сейчас уже никому в бомбоубежище объяснять было не нужно. Оказалось, что Амселема ранило осколками первой «катюши», которая упала на тротуар в районе Мешек-Эзер.

— Переходи он дорогу на полминуты раньше, — сказал Иегуда, — наверняка бы погиб. А так в него попали только осколки. Так что ему еще повезло. — Однако слушавшее его многорукое, многоногое и многоухое существо этим рассказом было явно не удовлетворено и выглядело разочарованным. Чтобы оно поверило, что Амселем и в самом деле был на волосок от гибели, Иегуда, кашлянув, добавил: — Да какое там полминуты! Даже четверти минуты у него не было. Перейди он дорогу всего на десять секунд раньше — и «катюша» угодила бы прямо в него.

На этот раз чудище благодарно загудело, и Иегуда перешел к подробностям.

— Люди хотели ему помочь, но ничего не могли сделать, потому что было темно. Тогда я сел в машину, развернулся, заехал двумя колесами на тротуар и осветил его фарами.

Поскольку чудище уже знало, кто такой Амселем-старший, и знало, что плечи и шея у него такие широкие, как будто носят на себе не маленькую голову, а весь земной шар, а также знало, как выглядит пикап отдела техобслуживания и как Иегуда умеет ездить на нем с полуоткрытой дверью и спрыгивать с него, как с лошади, которая сама умеет остановиться в нужную минуту, — поскольку чудище все это уже знало, оно представило себе эту картину очень наглядно.

— По правде говоря, зрелище открылось ужасное, — сказал Иегуда. — Крови было так много, что мы даже не поняли, куда его ранило. Кровь была буквально везде — на лице, на руках, на ногах. Хотя, может быть, это просто от того, что он себя трогал и она размазалась. Однако сознания он не потерял. Только получил шок. Мы пытались с ним говорить, но он не отвечал. Наконец минут через двадцать пять приехала «скорая» и его увезли. С ним поехал Ави Свисса, муж его сестры Эсти. Но его жене еще ничего не сказали. Она в положении, и боятся, что у нее снова будет выкидыш, как в прошлый раз. Скажут ей только тогда, когда выяснится, что с ним.

В полутьме бомбоубежища мы как будто слышали звук удаляющейся сирены «скорой помощи» и видели, как фонари пикапа освещают образовавшуюся от падения «катюши» воронку, валяющиеся вокруг куски металла, согнувшийся столб, из-за которого во всем поселке прекратилась подача электричества, лежавшее рядом со столбом расщепленное надвое дерево и двух убитых взрывом кур, принадлежавших Зиве и Шими.