Ночью Бенкендорф был вызван к императору. Николай нервно расхаживал по кабинету. На лице у него застыла маска гнева. Даже не взглянув на своего друга Алекса, он проговорил:

— Чернышев мне доложил о вашем споре.

Александр Христофорович ни на миг не сомневался, что бывший шпион все слово в слово передаст государю.

— Он преследовал свои цели на допросе, Никс, — попытался оправдаться Бенкендорф. — Невыносимо было на это смотреть…

— Так не смотри! — Император вдруг приблизился вплотную к Бенкендорфу, гипнотизируя его своим холодным немигающим взглядом. — Ты не смотри, Алекс, — повторил он почти шепотом, — ты руби сплеча, как рубил французов, не различая лиц, титулов и званий…

— Как раз с Волконским мы и рубили французов бок о бок, — опустил голову Бенкендорф. — От этого трудно отречься…

— Трудно, но необходимо. — Николай положил ему руку на плечо. — Я понимаю, тяжело предать старую дружбу, но ведь и я тебе друг, Алекс. Значит, надо выбирать, с кем ты.

— Я всегда с вами, ваше величество, — без промедления ответил Бенкендорф, отчеканивая каждое слово. Он высоко поднял подбородок, сверля императора преданным взглядом.

— Ну вот и отлично, — улыбнулся Николай и похлопал старого друга по плечу.

Поэтому, когда на следующий день граф Евгений Шувалов предстал перед следственной комиссией, Бенкендорф сидел с непроницаемым лицом и не проявлял к нему никакого интереса, словно они никогда и не были знакомы. Допрос вел все тот же Чернышев. Он председательствовал вместо военного министра Татищева. Но даже когда Татищев появлялся в комитете, первую скрипку все равно играл генерал-адъютант. Не зря же он через год сменит Татищева на посту военного министра и продержится в этом кресле двадцать пять лет!

В ту пору, когда шли допросы лиц, причастных к восстанию, Чернышеву было уже за сорок. Его отчаянные и не всегда уместные попытки молодиться приводили к обратному результату. Многие считали его развалиной, скрывающей под накладными волосами и гримом бог знает какие страшные разрушения времени. Черный завитой парик, белила и румяна — даже на расстоянии нескольких шагов все это выглядело неестественным. В довершение эффекта даже собственный его цвет глаз был странным — желтый; раскосые, жестокие, они были словно позаимствованы Чернышевым у рыси.

— Вы состояли в Союзе Благоденствия? — спросил он графа, приглаживая мизинцем свои холеные тонкие усики, казавшиеся приклеенными.

— Даже не слышал о таком, — довольно резко ответил Евгений.

— Не советую вам запираться, Шувалов, — усмехнулся Чернышев. — Мы здесь и не таких гордецов ломали…

— Я полагаю, — граф обвел присутствующих твердым взглядом, — вашим превосходительствам не стоит брать на себя напрасный труд меня «ломать». В тайных обществах я не состоял, против государя-императора не злоумышлял.

— Не состояли, значит? — покачал головой Чернышев. — А у нас, представьте, совсем противоположные сведения имеются. — Он раскрыл одну из книг, лежавших перед ним на столе, и ткнул в страницу пальцем. — Здесь вот протокол заседания одной из групп Союза Благоденствия. Ваша фамилия указана в списке присутствовавших там офицеров.

— Не может такого быть! — уверенно ответил Шувалов.

— Запамятовали, Евгений Владимирович? — с издевательской интонацией произнес Чернышев. — Ну так мы вам сейчас напомним. Здесь указана дата: шестнадцатое января тысяча восемьсот двадцать третьего года. Заседание состоялось на квартире отставного майора Сергеева. Ну что, вспомнили?

— Господа, это недоразумение. Я сейчас вам все объясню. — Граф попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученная. — В тот день я случайно встретил своего старого приятеля Андрея Рыкалова…

— Подполковника Рыкалова, — педантично поправил его Чернышев.

— Ну да, подполковника Рыкалова, — подтвердил Евгений. — Он затащил меня на квартиру к этому самому майору, которого я совсем не знал, чтобы распить бутылку шампанского за старую дружбу и за наши былые боевые подвиги. Мы пили, говорили на разные темы. Потом я откланялся. Ни о каком тайном обществе я и понятия не имел…

— Складно у вас получается, Шувалов, — вставил вдруг генерал-адъютант Левашов. — Вроде бы как присутствовали на сборище и в то же время ни о чем не подозревали. Для чего же тогда, спрашивается, мятежники внесли вас в протокол?

Граф обернулся к усмехавшемуся Левашову, увидел загадочные улыбки других членов комиссии и внезапно понял, что никто из них ему не верит. Только лицо Бенкендорфа по-прежнему оставалось непроницаемым, по нему невозможно было ничего прочесть.

— О чем же вы говорили с подполковником Рыкаловым? Можете припомнить? — продолжил Чернышев, придвигая к себе графин с водой. Он налил стакан и опорожнил его одним махом, неотступно косясь на подследственного, словно боялся выпустить его из вида даже на миг.

— Попробую…

Шувалов выложил все, что вспомнил, не забыв и об угрозах Рыкалова в адрес императорской семьи. В этот миг Евгений не понимал, вредит он себе или нет столь откровенным признанием, но решил быть честным до конца. Однако показания его не произвели на комиссию никакого впечатления. После всего, что эти господа за последнее время выслушали здесь и прочли, особенно после «Русской правды» подполковника Пестеля, выпады подполковника Рыкалова воспринимались ими уже как детский лепет.

— Вы хотите сказать, что покинули собрание, обидевшись на слова Рыкалова? — снова подал голос Левашов.

— Мы поссорились.

— А вам не пришло в голову пойти в управу и доложить о преступных речах подполковника? — продолжал Левашов.

— Написать донос на своего боевого товарища, который явно напился вдрызг и нес околесицу?! — возмутился Евгений.

— Вы нам лжете, Шувалов! — с важностью вынес вердикт Чернышев.

— Я лгу?! — Граф ушам своим не верил.

— Конечно, лжете. Утверждаете, что рассорились с Рыкаловым, а между тем на другой день снова пришли на квартиру майора Сергеева. Вероятно, чтобы помириться со старым товарищем?

— Неправда! Ноги моей больше там не было!

— Неужто? — слащаво улыбнулся Чернышев, показав скверные, побуревшие у корней зубы. Перевернув несколько страниц в книге, лежавшей перед ним, он с нескрываемым торжеством заявил: — Вот, извольте, в протоколе от семнадцатого января того же года опять фигурирует ваша фамилия. А также еще в пяти протоколах Союза Благоденствия. Как хотите, а такое постоянство случайностью никак не назовешь!

— Не может быть! — содрогнулся Шувалов. — Это клевета!

— В таком случае подойдите и убедитесь сами.

Увидев свою фамилию в протоколах, Евгений воскликнул:

— Это рука Рыкалова! Его почерк! Он вписывал меня из мести! Господа, я требую очной ставки с подполковником Рыкаловым!

На какой-то миг ему показалось, что лицо Бенкендорфа оживилось и тот ему украдкой подмигнул. Вернее, даже не подмигнул, а опустил веки и слегка кивнул, в знак одобрения.