не понимать, что делаешь, – вдруг произнес он. – Если вдруг тебе понадобится моя помощь…

– … обязательно позвоню, – соврала Василиса и буквально выпрыгнула на лестничную площадку.

Глава XXXVIII

Я сейчас праздную. Праздную в одиночестве, и мне, несмотря на это зимнее одиночество, хорошо. «Зимним» я его называю, потому что большинство обострений психических заболеваний отмечаются или осенью, или весной.

Мое обострение никак не связано с количеством серотонина, который бурно вырабатывается летом и, иссякая осенью, как пересыхающий ручей в пустыне, множит количество психов.

Моя зима никак не связана с недостатком света и витаминов, которые с первыми месяцами солнечного света бросают толпы извращенцев прилюдно дрочить под окнами училищ, выбранных в большинстве своем студентами женского пола. Каких-нибудь колледжей для швей-мотористок или под университеты молоденьких учительниц, особенно учительниц начальных классов.

Безумство не делает скидок на возраст, положение в обществе или благополучие. Безумство видит в тебе то, что хочет видеть. И то, что ты можешь ему предложить. Оно обманывает тебя. А ты веришь ему. Оно снова обманывает, а ты прощаешь его. Оно снова обманывает, а ты доверяешься ему в самый-самый последний раз, словно влюбленная тринадцатилетняя девчушка.

А потом ты случайно замечаешь своего «единственного» в непотребном состоянии и в окружении каких-то «проституток». Может быть, они и не проститутки вовсе, а на самом деле вполне приличные женщины, празднующие тридцатилетие своей подруги. Но тебе уже все равно.

Безумство – это танго далеко не для тех, кто обижается и уезжает к маме.

Это танец для тех, кто думает о свободе и счастье, танец для тех, кто думает о любой возможности воплотить в жизнь свои самые сокровенные желания, это танец для тех, кто согласен на «танго втроем» – он, она и безумие. Незабываемый опыт.

Мое зимнее одиночество говорило мне о том, что мне действительно удалось сплести из множества отдельных нитей тугой клубок, который не распутать уже никому, кроме меня.

В этом разноцветном теплом клубке есть все: подозрения, ненависть, сомнения, симпатия, непонимание, отчаяние, надежда, жажда мести и многое другое.

Этим клубком я запущу туда, где ни одна сволочь не смогла бы больше делать мне больно.

Запущу туда, где мне тоже будет позволено все! Где я наконец-то смогу полностью наслаждаться каждой минутой этой прекрасной жизни, а не только наблюдать ее медленный ход с безопасной дистанции.

Запущу туда, где никто не смог бы просто так намеренно впечатать меня в стену на моей же лестничной площадке, а на мои возражения съездить мне по морде, прямо у моей же двери, просто потому, что ему сегодня досталось от алкаша-папани.

Запущу туда, где человек, перед которым моя душа и мои чувства старались раскрыться во всей своей чистой красоте, плюет мне в лицо, унижает и всячески третирует меня.

У меня дома с рождения была кошка, и я, наблюдая за этими эгоистичными отражениями нашего существа, жалею и люблю кошек. В деревне у моей бабушки была собака, и я, наблюдая за этими заводными, преданными и бескорыстными отражениями человеческой души, жалею собак.

Однако у меня никогда не было человека, и люди мне абсолютно безразличны.

Мой план работал и подходил к своему финалу. Оставалось еще чуть-чуть подтолкнуть основных лиц, задействованных в нем, к бурному и неукротимому водовороту событий.

Опять мысли свелись к Юле и к крови, растекающейся по белой футболке, на которой так затейливо было написано: «Наслаждайся маленькими вещами». А потом уже ко мне и к Оксане, к ее наглым и таким простодушным изменам. К Марии, с ее желанием доминировать, унижать, заставлять чувствовать себя ничтожеством. К Ирине, с ее мелочностью, к Еве и ко многим другим мужчинам и женщинам.

Очень хочется распластать кого-нибудь из знаменитостей. Особенно тех, кто надменно и напыщенно судит какие-нибудь телевизионные шоу.

Кто их сделал главными? Почему именно они решают, кто вылетит, а кто останется? Почему они решают, кто станет победителем? Разве они в этом разбираются? С какого хера?

Я иногда мечтаю, что кто-то из них окажется в моей власти, мужчина или женщина – без разницы…

Мысли путаются. Нужно лечь и проспаться.

Глава XXXIX

В комнате царил полумрак. Единственным источником света была небольшая настольная лампа под зеленым абажуром, словно выписанная из какого-то старого детективного фильма. В принципе, можно было сказать, что она была абсолютно к месту.

Это и был детектив. Расследование, которое практически подошло к концу. Оставалось только задержать преступника и в лучших традициях зачитать ему его права.

На столе лежало несколько фотографий девушки, сидящей на стуле на фоне линолеума с рисунком паркета. Рядом стоял открытый ноутбук Дмитрия. На экране была фотография той же самой девушки, но на ней девушка была весела и счастлива, так как не была привязана к стулу, а делала селфи в зеркале какого-то спортивного клуба. Фото явно было из одной из социальных сетей!

За столом, обхватив голову руками, сидел Эдуард. Глаза его уже без интереса скользили от одной фотографии к другой.

Эдуард подробно изучил все обстоятельства недавних убийств. Так же он подробно изучил все, что хоть как-то связано с новым серийным убийцей, которого пресса уже цинично окрестила «пластическим хирургом» за характерный почерк – нанесение повреждений мягким тканям лица жертвы.

Еще одной характерной чертой «пластического хирурга» было использование уже знакомого Эдуарду вещества, длинная формула которого только заканчивалась на «…N-альфа-диметил-фенил-этиламин». По-простому «Sugar Night», или «Сахарная ночь». Этот синтетический наркотик был обнаружен в крови у каждой из четырех жертв. Этот же наркотик убил и Дмитрия.

Никаких сомнений больше не было. Фото одной из четырех девушек «Пластического хирурга» лежали на столе Эдуарда, в его темной комнате, на его столе, под лампой с зеленым абажуром, и Эдуард не знал, что делать дальше.

Илья Пахомов… «Пластическим хирургом» мог быть только Илья Пахомов, иначе как объяснить наличие у него этих фотографий.

И убийцей Димы мог быть только Илья Пахомов, прячущийся за маской уважаемого журналиста. Но если первое было ясно как белый