Смеркалось, когда Валентин проснулся собой: либералом, журналистом, противником насилия. К ночи он убил восемь человек. Восемь. Включая женщину, которую когда-то любил. Включая двоих полицейских. А может быть, и все девять? Жива ли та дура, которую Валантин сбил? Плевать.

Коцитов осознавал весь ужас совершённого, но ощутить вину и тревогу почему-то не мог.

Следуя указаниям голоса в левом ухе, он добрался до поворота на просёлочную. Ещё минут пятнадцать ехал через лес, едва ли не по тропе: мохнатые лапы елей шуршали по бокам машины. Наконец оказался перед глухими стальными воротами. Забор метра в три, по углам — вышки, на которых стоят вооружённые люди. Видна крыша большого коттеджа.

Ворота открылись, автоматчик в камуфляже велел проезжать. Коцитов загнал «Ладу» во двор. Здоровяки в бронежилетах помогли ему выбраться из авто.

— Отгоните машину подальше, сожгите. — это произнёс невысокий лысеющий мужчина.

Знакомый голос.

— Так точно!

Командир выглядел обыкновенно. Не похож ни на Че Гевару, ни на Кадырова. В центре Москвы такого просто не заметишь. Коцитову вдруг сделалось дурно, ноги подкосились. Упасть ему не позволили: заботливо поддержали, помогли сесть на холодную землю.

— Позовите Елену, пусть осмотрит господина Коцитова. Кроме того, нужно извлечь передатчик… Валентин Альбертович, слышите? Очень рад, что вы благополучно добрались. Поздравляю! Мы дадим широкие возможности для борьбы за всё хорошее против всего плохого. Привычное занятие: просто раньше вы не совсем понимали, что хорошо, а что плохо. Теперь поймёте.

Сам Коцитов совершенно не был в этом уверен. Кем он стал? Кто эти люди? Чего они хотят? Что будет дальше? Непонятно. Ясно лишь одно: он не сошёл с ума.

Всё это случилось взаправду. К сожалению… или к счастью.

Светильник Иакова

Дневник Рауля Морено. 28 мая 1588 года, Лиссабон

Эта запись, вполне возможно, станет последней в дневнике. Не сочтите мои слова проявлением смертного греха уныния или страха перед скорыми опасностями: я просто стараюсь быть прагматичным. Уже завтра заботы корабельной службы не оставят мне довольно времени и сил на ведение записей. А впереди нас ждёт бой, и одному Господу известно, переживу ли я его.

В подобной ситуации истинный кабальеро обязан привести в порядок свои дела и раздать все долги. Я так и поступил загодя во всём, кроме своего дневника: самое время поставить в нём точку — даст Бог, и она станет лишь запятой.

Уже завтра Непобедимая Армада выйдет в море и возьмёт курс на вражеские берега. А я, на борту 36-пушечного «Сан-Кристобаля», буду её частью. Некоторые болтают, будто герцог Медина-Сидония не годится во флотоводцы и всех нас ждёт погибель. Но большинство матросов, солдат и офицеров, славных мужей Испании, верит в решительную победу.

Пока одни проводят последние часы на суше в молитвах, а другие — во грехе, мне следует отдать последний долг. Этому дневнику я, Рауль Морено, должен одну историю. Ту историю, воспоминания о которой мирными ночами повергали меня в ужас — но в самые тревожные часы, напротив, поддерживали. И особенно поддерживают теперь.

Этой перемене есть причины, которые вы вскоре поймёте. Трагические, пугающие и безумные события, о которых самое время поведать, случились 25 лет назад — в 1563 году. Случились очень далеко отсюда…

***

В те дни автору сих строк было 30 лет — и все эти годы он провёл в землях Нового Света, ибо там родился. Предки мои не значатся среди знаменитых конкистадоров, но они стояли плечом к плечу с другими завоевателями земель вице-королевства Перу. Сам аделантадо Писарро жал руку моему отцу, чем я безмерно горжусь.

Отец растратил всё своё здоровье, сражаясь с индейцами, продираясь сквозь непроглядные джунгли, карабкаясь по крутым скалам. Мне он желал иной доли — и отчасти желание своё исполнил. Хотя я, как идальго-де-сангре, с детства привык к обращению с эспадой и мушкетом, вырастили меня в меньшей степени воином. В свои 30 лет ваш покорный слуга Рауль Морено был известен в заморских колониях как врач и исследователь.

Слава эта, впрочем, была неоднозначной. Как туземцы, так и испанцы относились ко мне очень по-разному.

Должно быть, вы знаете, что тогда испанцы охотно брали в жёны местных женщин. Если те согласны были принять христианство, такие браки поощрялись и предводителями конкистадоров, и духовенством. Мы завоёвывали Новый Свет для Бога и короля Испании, но не ставили себе цели уничтожить язычников. Привести их к истинной вере, к вассальной клятве и верному служению государю нашему — такова была задача. Если для её достижения уместнее оказывалось взять знатную индианку в жёны, а не мушкет в руки, мы так и поступали.

Но со мной всё вышло немного иначе.

Да простят меня Господь Бог и любимая Испания, но я всегда чаял не изменить туземцев, а познать их такими, каковы они есть. Подобное уже сложно было реализовать в Перу, где всё слишком смешалось. Но однажды судьбе оказалось угодно забросить меня в земли, до которых Конкиста едва успела дойти. Там, на переднем рубеже христианского мира, за год до моего приезда отстроили деревянную крепость, быстро обросшую небольшим городком. И форт, и город носили название Сан-Мигель.

Итак, я прибыл в Сан-Мигель примерно за год до событий, составляющих суть моего рассказа. При себе имел я доброго коня, оружие, некоторую скромную сумму денег, врачебные инструменты да многочисленные записи о природе и жизни Нового Света. За спиною моей шлейфом тянулась репутация человека, склонного слишком сближаться с дикарями.

— Запомни, Рауль Морено: покуда вице-король не пришлёт подкреплений, мы почитаем неразумным связываться с индейцами. Они не претендуют на занятые нами земли, но там, за рекой — территория нехристей.

Так сказал мне