«Немец альбо швед какой, — догадался воевода по внешнему облику служивого. — Ныне их в столице немалое число обретается на государевой службе в полках иноземного строя. Аки церковные крысы нищими набежали на Русь святую, но храбры и жадны до золота и серебра. Позрим, каков этот в службе будет». — Иван Назарович оглядел служаку с головы до ног, а когда тот назвался, кивнул головой как бы в утверждение своей догадки.

— Маэр рейтарской слюжьба Карл Циттель, голофа конный рейтар, — и шлемом коротко качнул, не удостоив воеводу поясным поклоном.

— Исправны ли к службе твои солдаты, маэр? — строго спросил воевода. — И не берешь ли ты в солдаты семейных мужиков? То запрещается в государевом приказа Стрелецкого повелении. Тем повелением велено брать бобылей и одиночек.

Карл Циттель широко улыбнулся, выказывая известную долю независимости войск иноземного строя от местных воевод, пояснил, коверкая слова:

— Фсякий разный сольдат быфает, герр фоефода. Когда бобыль мала приходиль к служба писаться, браль рейтарам мужика, деньга платиль, ружье дафаль, училь маршиерен, на конь скакаль, саблям рубиль и пикам кололь чучаль.

Якоб Брылев, не без основания ненавидевший заносчивого и спесиво-грубоватого немца, не преминул всунуть шпильку. Потерев ладони, он тихонько, будто Карла Циттеля и не было рядом, протянул:

— Ну, не-ет! Иные мужики, батюшка воевода, жалобятся, что в строю держат их сверх всякой меры и надобности, маэр отрывает их от пашни и сенокоса, отчего мужицкое хозяйство весьма скудеет.

Карл Циттель насупил редкие светлые брови, с возмущением отговорился, размахивая рукой, словно в ней шпага была:

— Мужик зачем плакаль? Деньга браль испрафно, зольдатский артикул училь не хочет! Какой зольдат тьфу, когда стреляль мимо, сабля ф руке как… как… — и закрутил пальцем у лба, подыскивая подходящее сравнение, — как мочалька бесполезный!

Иван Назарович вскинул с бархатной скатерти руку, успокаивая вспыльчивого маэра.

— То славно, ежели солдаты исправны в службе, потому как в отечестве нашем ныне весьма неспокойно. Слух в Москве ходил, что башкирцы с калмыками весьма взволнованы. И на Дону не все еще утишено в должной мере, потому как вор Стенька ушел к себе, не сдав царицынскому воеводе ни пушек, ни пищалей с фузеями.

Воевода погладил бархат рукой, теша сердце теплотой и лаской, исходящей от неживой скатерти, сказал рейтарскому командиру:

— После обеда покажи мне своих солдатушек в полной воинской справе. Знать надобно, к чему они способны и не зря ли жалованье им от великого государя плачено? Выведи, маэр, своих рейтар за город, поближе к дальним сторожевым башням. Да чтобы все дети боярские были в строю, не отсиживались бы от службы по домам!

Карл Циттель замер около порога, затем не удержался и напомнил, что великим государем указано всем в оеводам: «Порядков стрелецких и рейтарских чтоб не ведать…»

Алфимов встал, поправил на голове завитой парик.

— И мне тот указ памятен, маэр, что воинские дела сданы стрелецким головам да сотникам. Я и не помышляю чинить вам какие помехи или советы свои делать к обучению солдат! Однако сей город на мне от великого государя и царя, и случись какая поруха, с меня первого спрос будет за неустроенность ратного дела.

Маэр Циттель не нашелся, чем отвергнуть резоны воеводы, и молча вышел из большой горницы приказной избы.

— Ишь, аника-воин! Ершится, словно я ему на хвост уже надавил! Видывали мы немцев и куда знатнее рода, а слушались! — проворчал Иван Назарович. — Но, видно, вояка он исправный, то добро!

В горнице объявился еще один воинский начальник в малиновом стрелецком кафтане, при сабле и с пистолем за поясом. Воевода мельком глянул на вошедшего: телом будто сдобный колобок, ноги крепкие, в плечах широк, толстая жилистая шея, а на большой волосатой голове лихо заломлена стрелецкая шапка. Лицо щекастое, улыбчивое, но когда воевода увидел глаза стрелецкого командира, то понял: не квашня перед ним, а человек нрава крутого и решительного, саблю у пояса не зря носит!

— Сотник конной стрелецкой сотни Юрко Порецкий, — представился командир и поклонился воеводе в пояс, выказывая тем свое уважение государеву посланнику на Самаре.

— Исправны ли твои стрельцы, сотник? — спросил воевода, снова усаживаясь на лавку за столом. — Сам-то вона в каких крепких телесах! Даже мне в зависть, хотя и не чахлый вроде…

Юрко Порецкий огладил пушистые усы, по губам пробежала усмешка, но не обидная, а простецкая.

— Стрельцы в полной справе, воевода. Дело свое знают, в хозяйстве достаток… Но не могут похвастаться изрядной мошной, потому как не с чего особенно… — И умолк, видя, как брови воеводы сдвинулись к высокому переносью.

При этих словах дьяк Брылев отвел глаза от веселого сотника и уставился через окно приказной избы на чью-то телегу с запряженным буланым конем. В телеге сидела женка в платке и с младенцем на коленях, который то ли кричал без умолку, то ли пел с какой радости. Ближе к окну гарцевали на конях пятидесятники и рейтарские ротмистры, ожидая конца должным поклонам новому воеводе.

«Куда как исправны твои стрельцы, Юрко, — проворчал про себя дьяк Брылев. — Замытарил ты их работой на свои нужды! То новый дом тебе рубили безденежно, то пашню за тебя поднимали, то на откупные рыбные ловли выпроваживаешь на степные речки и озера, вплоть до Иргиза… Ну-ка, обмолвись об этом перед воеводой!»

— Покажешь и ты, сотник, мне своих стрельцов после обеда, чтоб знать мне, подлинно ли крепка Самара ратной силой, покудова не воротились две сотни наших стрельцов с Понизовья. Сказывал я уже маэру Циттелю, что известно теперь в Москве о немирных по нынешнему времени калмыках да башкирцах. Не грянули бы своей конной ратью под наши поволжские города, особливо под Самару и под Саратов. Супротив этого надобно иметь нам постоянные для предостережения дальние станы и конные заставы, — сказал воевода и строго посмотрел на сотника — проникся ли тот такой заботой к бережению города от возможного набега кочевников?

Юрко Порецкий беспечно махнул рукой, считая эти слухи зряшными.

— До тех калмыков и за сто верст от Самары не дойти! Сказывали старики, что как не единожды степняков допрежь сего дня бивали под Самарой, так теперь остерегаются ходить сюда в разбойные набеги.

— Береженого Бог бережет, сотник, — нравоучительно напомнил воевода. — Ступай да остереги караулы у надолбов и дальние заставы по ночам спать. Ежели кого прихвачу спящим — сгоню со службы!

Юрко мысленно чертыхнулся, ругая себя, что не сдержал своего вздорного беспечного нрава, поклонился, затопал к двери. А воевода обратился к дьяку:

— Кажись, всех самарских начальных мужей видели? Тогда давай чти бумаги, какие остались от прежнего воеводы.

Яков Брылев вынул из стола стопку бумаг, пригладил их ладошкой, чтобы не топорщились сухими осенними листьями, начал знакомить с челобитными: