тем временем поспешили плотнее подступить к чекисту, продолжавшему читать все тем же певучим тоном:

— И вот, именем нашего закона все перечисленные вещи, оружие, ценности и деньги конфискуются в нашу казну, а товарищ Казбегоров арестовывается…

Старушка Цепа быстро поднялась и ушла в свою комнату, совершенно безразличная к происходившему. По своей простоте и ненависти к интеллигентным взрослым детям мужа, она и не подозревала раньше, что ее и племянника ее Фрукта предательская работа далеко так зайдет. Ей и Фрукту хотелось только лишь ограбить Казбегоровых, поставить их в нищенское положение и тем заставить эту интеллигентную семью подчиниться нищете и общей разрухе, вводимой силою ее товарищами из «фруктовской» компании.

Но последствия были иные. Как только чекист пропел слово «арестовывается», два вооруженных красногвардейца быстро подошли к полковнику и стали около него по бокам, а третий стал сзади старшего чекиста.

Юнкер Цепа вновь быстро приподнялся и поспешно схватил рукой винтовку у сбоку стоявшего красногвардейца с целью вырвать ее и броситься с нею в атаку на чекистов, как неожиданно перед ним показался штык третьего красногвардейца, и острие его вонзилось в грудь молодого юнкера. Он почувствовал сначала какую-то теплоту, а затем и жгучую боль, побледнел и опустился на тот же стул, схватив руками рану.

— Не вздумай, товарищ, устроить здесь какую-нибудь шутку, — процедил чекист сквозь зубы, посмотрел на часы и приказал красногвардейцам выводить арестованного на улицу, предварительно обыскав его, нет ли еще оружия при нем…

Полковник Казбегоров не сопротивлялся. Он как-то машинально перекрестился и, достав на груди крестник, поцеловал его, а затем поцеловал по-братски и юнкера Авдуша Цепу, шепнув ему па ухо: «присмотри за Людмилой». Не торопясь, он аккуратно застегнул полушубок, поднял вверх меховой воротник, натянул па голову черную кавказскую папаху и в сопровождении вооруженных спокойно вышел, бросив при этом влажный взгляд на разрушенную обстановку своей комнаты и на лежавшую в кровати в обмороке жену.

— Ах, какой он бишь божественный! — пробормотал один из красногвардейцев.

Вслед за ними, на улицу, последовал машинально, со слезами на глазах, и раненый юнкер Авдуш Цепа.

Неожиданно к дому подъехал все тот же открытый автомобиль с красным флажком впереди мотора, и первым сел в него чекист с портфелем в одной руке и со своим револьвером в другой, третий же красногвардеец с вещами уселся около него, сбоку, дальше — арестованный полковник Казбегоров на коленях, посредине автомобиля, а остальные два красногвардейца по бокам его.

— В Чрезвычайную комиссию! — с восточным акцентом прошипел чекист сердито, и автомобиль тронулся.

«Разбойники с большой дороги в российской стране великой, и как широко поставлены у них шпионаж и наблюдение», — подумал юнкер Цепа, круто повернулся и пошел в дом, в комнату сестры, где нашел Людмилу Рихардовну все еще в обмороке, в кровати. Он быстро осмотрел сестру, кое-что привел в порядок, а затем осмотрел и свою рану, которая, к счастью, оказалась без повреждения грудной кости, почему обошелся лишь наложением пластыря, оделся и вышел в город.

Тем временем чекисты распоряжались полковником так, как сами того хотели. Остановив автомобиль у подъезда дома «чрезвычайки», старший чекист приказал красногвардейцам вести арестованного в подвал, а сам с третьим быстро направился в канцелярию для сдачи «награбленных» вещей, документов, ценностей и денег. Подвал находился под тем же домом, вход с улицы. И при входе в него арестованному представилась картина, от которой у человека даже с крепкими нервами и то может порябеть в глазах: у входных дверей, внутри самого подвала, стоят два вооруженных до зубов чекиста; дальше — нечто большой комнаты, без окон, но посередине небольшой столик, а около него, невидимые для сиденья, три отрубка толстого дерева, какие обыкновенно имеются в мясных лавках; плохо освещающая помещение керосиновая лампа стоит на столе. Еще дальше, по сторонам, много отдельных номерных «клетушек» с дверями, и многие из них закрыты и заперты висячими замками. Пол подвала цементирован, и много на нем следов крови. Кровавые пятна видны и на многих дверях клетушек. В дальнем углу подвала лежат на полу два-три каких-то человека, полунагие, одежда — одно тряпье, и не то спят, не то лежат.

— Вероятно, впредь до похорон, — не подумал, а скорее почувствовал полковник. В другом же углу заметил много мешков и узлов с мукою и вспомнил случаи ареста и задержания мешочников чекистами и замечательной эпизод на станции Витебск, который пришлось ему наблюдать еще 7 января. Он вздрогнул, но в этот же момент один из конвоиров, молча, на ходу толкнул его прикладом в спину так сильно, что он кубарем полетел в ближайшую клетушку № 3, в темноте споткнулся на какой-то большой камень и упал через него на пол, крепко ушибив себе колено левой ноги, но один миг, и он получает еще и от конвоира удар прикладом по ступне правой ноги; послед-него-то он уже и не выдержал и сильно крикнул:

— А-а-а-й!

— Вот тебе, чтобы ты не убежал! — прошипел конвоир-чекист сердито и быстро закрыл дверь клетушки.

Скоро послышалось запирание замка, затем лязг ключа, и вновь все стихло. Полковник Казбегоров прослезился; он не знал за собой вины, но вместе с тем и был беспомощен дать чекистам какое-либо сопротивление. Не теряя все же надежды на помощь со стороны брата и жены и перенося страшные боли ног, он опустился на колени и начал горячо молиться Богу. Как долго продолжалась его молитва и отдавал ли он о том отчет, пожалуй, на вопрос и теперь бы он не ответил. Очевидно, горячая молитва перенесла его совершенно в другой, далекий, неведомый ему мир. Вдруг ясно он слышит недалеко от его клетушки какой-то выстрел — один, другой. Он быстро поднялся и присел на камень: что-то глухо упало на цементированный пол, послышались тихие, неразборчивые человеческие голоса и суета.

«Ликвидация. — подумал он. — Пусть будет, что будет, лишь бы долго не мучили меня».

Но в тот же момент послышался шорох и у дверей его клетушки — шум замка, и дверь открылась.

— Казбегоров, на допрос, — тихо прошипел какой-то новый страж-чекист.

Сидя на камне, полковник не мог подняться: ноги его опухли, а нестерпимая их боль положительно не давала ему возможности двигаться, в сапогах чувствовалась какая-то липкая мокрота; но скоро влетели два других чекиста, схватили его