– Верно, – согласился я. – Видишь? Они совершенно не похожи, но это – следующее поколение. А затем из семечка полосатой появилась эта, – и я протянул ей плод, который сорвал как раз перед отъездом из Тандер-Спита. Шишковатый и почти лиловый. – Ты можешь это объяснить? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Но должна же быть причина.

– Она есть. Но знает ее только Господь. Мы же знаем лишь, – сказал я, и сама мысль поразила меня, когда я ее озвучил, – что в мире все взаимосвязано, как остров связан с берегом. Загляни достаточно глубоко – и увидишь, что подуровнем моря земля соединена.

Я подумал о Тандер-Спите. И о наводнении, которое превратило полуостров в форме селедки в остров. И о словах отца в церкви, как раз перед тем, как мы рухнули в воду и я узрел Акробатку. Пастор цитировал стих Джона Донна, который я теперь зачитал Тилли:

– «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши».

Когда я произнес эти слова, на глаза совершенно непостижимо навернулись слезы, и Тилли приобняла меня своей ручонкой за плечи.

– Давайте поиграем в шарики, мистер Фелпс, – мягко предложила она.

Так мы и сделали.

Когда я не занимался учебой, то посещал трущобы. Я последовал совету Настоятеля – избегать жалости к себе и помогать другим, – и через пару недель после приезда в Ханчберг убежденно посвятил себя миссии спасителя душ и поборника Библии. Я замечал, что, когда я проповедую, из гортани моей раздается голос Пастора Фелпса. Я шел по изрытым мостовым, копируя его походку, и вскоре начал все более полагаться на свой мужественный шаг – в том числе, благодаря отлично сидевшим туфлям, которые мистер Хьюитт так искусно сшил. Я медленно учился жить без слов и присутствия отца – я воссоздал его внутри себя. Выбора не было – он возвращал мои письма нераспечатанными. Я подставлял другую щеку и продолжал их посылать, надеясь, что возобладает хотя бы милосердие, если ничто другое.

Когда я впервые увидел бедность и нищету трущоб, у меня перехватило дыхание: целые семьи с дюжинами детей ютились в вонючих комнатушках, полуголодные, по соседству с неистовствующими крысами размером с дракона. Я видел, как многие дети умирали, становились сиротами. И в самые безрадостные моменты размышлял, какое облегчение могу принести в это отчаяние с одним только молитвенником и скромной сумкой лекарств. Но – подумать только! Мое уродство играло мне на руку: одна женщина, миссис Джайз заявила, что при виде такого жалкого зрелища, как я, все ее несчастья отступили на второй план. Я не знал оскорбиться или поблагодарить ее.

На Микл-стрит стояла одна особенная развалюха, куда я заходил чаще, чем в остальные, ибо там нуждались больше всех. И впрямь: ни одно другое местное жилище, что я видел, не сравнилось бы с ней в убогости и ветхости. Меня часто можно было там найти.

– Как муха на навоз, – отозвался Фатринг, мой самый жесткий критик, увидев однажды утром, как я готовлю сумку с медикаментами и Библию для следующего похода на Микл-стрит.

– У него там шлюха, – предположил Гэнни.

Я так часто подставлял другую щеку семинаристам, что иногда от этого кружилась голова. Но я не замечал колкостей и продолжал регулярно заходить на Микл-стрит, ибо там обитало семейство по фамилии Коув, кое, казалось, постоянно нуждалось в моем внимании. У мистера Коува-старшего, бывшего моряка с рябым лицом и пивным запахом изо рта, недавно на ноге образовалась язва; доктора он себе позволить не мог, и я сам взял на себя христианский долг заботиться о нем, как могу. И весьма неожиданно в этом необычном окружении в один из моих визитов я столкнулся с физическим искушением, повергшим меня равно в смятение и возбуждение.

Объектом моей страсти стал предмет крайней непристойности.

Сначала я даже не знал его названия.

– Я стащил это с грузового корабля, – признался маленький Коув, парнишка лет семи с эльфийским личиком, ножками тощими, как у воробья, и в шортах.

Я зашел сменить повязки на изъязвленной голени дедушки-Коува и обнаружил, что вся семья разглядывает и обнюхивает странный предмет на столе. Желтый, дюймов восемь в длину и примерно той же толщины, что затвердевший мужской орган, в окружности. Едва увидев его, я тут же покраснел, словно рак, и почувствовал трепет в основании позвоночника – в месте старого увечья.

– Они свисали огромными связками, – сказал парнишка, пересказывая, что он видел в трюме корабля, испуганным шепотом. – С крюков. Некоторые связки желтые, – продолжал он с горящими от возбуждения глазами, – а некоторые зеленые!

Никто не смел подойти к столу.

– Я схватил один, – добавил мальчик. Коувы внимательно слушали, хотя, я уверен, он рассказывал эту сказку не впервые. – Но затем увидел, что их охраняет огромный волосатый паук. – Он показал размер чудовища, сцепив кольцом тоненькие ручонки. Больше, чем тарелка. Я знал, что чудеса земли Божьей неисчислимы, и некоторые из них не перечислены даже в почтенной «Мировой истории» Хэнкера, но я начинал подозревать, что парень говорит неправду. – Тогда я принялся бродить вокруг, пока не увидел другую связку, без паука. И я схватил это голыми руками. – Он показал мне руки. Они были костлявыми и грязными. Я кивнул, признавая его храбрость. – Я взял всего один. Мог бы и больше.

Мальчик неожиданно заволновался.

– Ты поступил правильно, сынок, – одобрила мать. Лицо у нее было плоское, как камбала. – Мы не знаем, может, оно ядовитое.

Предмет был темно-желтым и в пятнышко, и, как я уже говорил, неприличной формы. Но когда я прошел дальше в комнату, меня поразило возвышенное и чарующее благоухание, тянувшее меня к нему, словно беспомощный магнит.

– Вы когда-нибудь в жизни видели плод такого нечестивого вида? – спросил у меня изъязвленный мистер Коув, обеспокоенно косясь на предмет. – Мог ли Бог дать ему Свое святое благословение? – Старик глядел на меня, ища ответ Господень, и я обратился к сердцу, пытаясь отыскать слова, которые сказал бы Пастор Фелпс, но мысли пребывали в смятении. Я не знал, что делать с этой вещью, но понимал – я жажду ее отчаяннее, чем когда-либо чего-либо жаждал.

– «Красота в глазах смотрящего», – наконец молвил я, выловив фразу, которую всегда повторяла матушка, когда замечала, с какой горечью я смотрю на собственное отражение в зеркале прихожей.

Я глубоко вдохнул: с каждой секундой, тикающей на старых напольных часах в углу, я все больше поддавался искушению экзотического фрукта.

– Мальчик клянется, что оно съедобное, но мы не уверены, – добавил миссис Коув. – Только сначала нужно снять шкурку!

Откуда ей было знать, что меня переполняло желание сожрать плод и обладать им вечно – я еле сдерживал порыв прыгнуть и схватить его со стола.

– Если хотите, я попробую, – предложил я, дрожа от дикого желания запихать фрукт в рот целиком. – Я отведаю кусочек и скажу, можно ли его есть. – Я осторожно снял желтую шкурку и обнажил белую плоть.