Я рассмеялась.

– Разве не все так делают?

Я взяла ручку и написала свой вопрос, чтобы Лэндон на него ответил.

– Вот. Просто ответь на вопрос, когда будешь готов, и оставь его в моем шкафчике. Ты тоже можешь спросить меня о чем угодно. Нам даже не нужно обсуждать вслух то, что мы пишем. Мы можем просто читать правду друг друга и двигаться вперед. Договорились?

Я протянула ему руку, чтобы подтвердить наш уговор.

Он пожал мою ладонь.

– Договорились.

Когда наши руки соединились, по моему телу пробежала искра, и я, вероятно, держала его ладонь чуть дольше чем следует… или это был он? В любом случае, мы держались за руки, не отпуская друг друга.

Мне нравилось ощущать, как его кожа касается моей.

Когда чувство достигло предела, я опустила руку.

– Наверное, мне пора домой. Уже довольно поздно.

– Это что-то типа «поматросила и бросила»? Я чувствую себя использованным, Цыпа.

– Ну, может быть, однажды я тоже позволю тебе меня использовать, – парировала я, внутренне удивляясь тому, что эти слова вообще слетели с моих губ. – Проводишь меня до машины?

– Конечно.

Мы вышли, и он, как истинный джентльмен, которым я его никогда не считала, открыл передо мной дверцу машины.

– Подожди, у меня остался еще один вопрос.

– Какой?

Я сморщила нос.

– В ее заднице оставались кусочки туалетной бумаги, и, если да, ты, случайно, их не проглотил?

Он рассмеялся и покачал головой.

– Я тебя ненавижу.

– Я тоже ненавижу тебя.

– А я ненавижу тебя больше всего на свете, – ответил он, а затем наклонился и поцеловал меня в лоб.

Это было куда более интимно, чем все, что мы делали раньше. Поцелуи в лоб официально стали любимой вещью, которую он мне открыл.

– Езжай осторожно, Цыпа, – сказал он, прежде чем повернуться и пойти к дому.

Всю дорогу домой я чувствовала кружащихся в моем животе бабочек, и каждый раз, когда я представляла, как моя рука ласкает его член, каждый раз, когда я представляла его лицо во время пика, все мое тело снова охватывал жар.

* * *

Когда я приехала домой, мне казалось, что я парю над землей. Время, проведенное с Лэндоном, заставило мое сердце взмыть в воздух, но все это резко прекратилось, когда я снова столкнулась с реальностью моей домашней жизни.

Было непривычно тихо и спокойно. Я не могла вспомнить, когда в последний раз в моем доме была такая тишина, но это не было похоже на мир и благополучие. Происходило что-то ужасное.

– В чем дело? – спросила я, заходя в гостиную.

Мима стояла в пальто и в окружении трех чемоданов. Рядом с ней было еще несколько коробок.

Мама тут же встала и вышла из-за обеденного стола. Она подошла ко мне, и я сразу заметила ее опухшие глаза.

– Шей… мы думали, ты вернешься чуть позже, но…

– В чем дело? – повторила я, перебивая ее.

Мима улыбнулась мне самой грустной улыбкой, которую я когда-либо видела. Я понятия не имела, что Мима умеет так грустно улыбаться. Этого было достаточно, чтобы разбить мне сердце.

– Мы подумали и решили, что будет лучше, если я перееду в свое собственное жилье. Я собираюсь поселиться в маленькой квартирке неподалеку.

Что? Нет.

– Ты не можешь уйти. Это твой дом. Мы – твой дом, – выдавила я, чувствуя, как мое тело начинает дрожать.

Мима не могла оставить нас. Она была жизненной силой нашего дома. Она была якорем, который удерживал нас на земле, и без нее…

Мы рухнем.

– Мима, нет. Разбирай свои вещи. Это глупо, – возразила я, подходя к ее чемоданам. – Это твой дом. Ты не можешь уйти.

– Шей… – вмешалась мама, но я на нее огрызнулась.

– Это из-за папы? – рявкнула я, чувствуя охвативший мою грудь огонь. – Это из-за него? Если это так, то уйти должен он, а не бабушка. Я это почувствовала, мама. Я почувствовала запах алкоголя в его дыхании. Держу пари, ты тоже, не так ли? Он ведь так и не рассказал, как смог купить те серьги? Мама, он снова солгал. Он, а не Мима. Должен уйти он, а не она, – сказала я дрожащим от гнева голосом.

Почему это происходит? Почему мою бабушку выгоняют из дома, если мой отец – лжец?

Это неправильно.

– Шей, пожалуйста, пойми, – сказала мама, и ее глаза наполнились слезами. – Это было непростое решение.

– Это вообще не решение, потому что она никуда не уходит. Скажи ей, Мима, – умоляла я, переводя взгляд на бабушку.

В ее глазах стояли слезы, что еще больше разбивало мне сердце. Мима всегда была сильной. Она не плакала. Она не ломалась. Она была нашим источником силы.

Мима всхлипнула и выпрямилась.

– Это к лучшему, Шеннон София.

Шеннон София.

Она использовала мое полное имя, а это означало, что ее слова были высечены на камне.

Она действительно собиралась это сделать. Она собиралась выйти через парадную дверь и уйти из-за моего отца-алкоголика и его лжи.

Как это могло быть правильным? Как это могло быть справедливым?

– В отличие от него, она всегда была рядом с нами, мама. Как ты можешь так поступить?

Мама заплакала и вышла из комнаты, словно все это было слишком тяжело для нее. Но если это было слишком, то почему она позволила этому случиться?

– Я пойду с тобой, Мима, – пообещала я.

Она не должна быть одна. Она не должна выходить из этого дома в одиночку.

– Нет. Ты останешься здесь. Так положено. Тебе нужно быть здесь, дома.

– Без тебя это не дом. Ты – мой дом, – прошептала я, чувствуя, как слезы катятся по моим щекам. Я бросилась к ней и крепко обвила руками ее тело. – Пожалуйста, Мима. Пожалуйста, не оставляй меня с ним. Я больше не могу. Я не могу смотреть, как он тянет ее вниз.

Она держала меня так крепко.

Так. Крепко.

– Sé valiente, mi amor, – прошептала она.

Будь храброй, любовь моя.

– Sé fuerte.

Будь сильной.

– Sé amable.

Будь доброй.

– Y quédate.

И оставайся.

– Оставайся здесь ради своей матери. Ты ей нужна, Шей. Ты нужна ей больше чем можешь себе представить. Не причиняй ей боль.

– Я не понимаю. Почему она такая? Почему она так слаба? Я ненавижу его. Я так его ненавижу, но ее я ненавижу еще больше – за то, что она его любит. Я ненавижу их обоих за то, что они отняли у меня тебя.