– Нет, нет, нет, – проворчала она, кладя руки мне на плечи. – Никогда не говори так плохо о своей матери. Ты не представляешь, через какие трудности ей пришлось пройти. Ты понятия не имеешь, что она сделала, чтобы защитить тебя и быть рядом с тобой.

– Лучшее, что она могла для меня сделать, – бросить моего отца.

– О, дорогая… – она понизила голос и покачала головой. – Мне жаль, что тебе приходится так тяжело. Я тебя понимаю. Этот груз лежит и на моем сердце.

Мне стало трудно дышать, а сердце сжалось в крошечный узел – я осознала правду. Она собиралась уйти. Она собиралась уйти от меня. Я притянула ее для еще одного объятия.

– Мима… – рыдала я, прижимаясь к ее блузке.

Она не плакала. Мима никогда не ломалась; она помогала не сломаться другим.

– Пожалуйста, позволь мне пойти с тобой, Мима. Пожалуйста. Я не справлюсь без тебя.

– Я не оставляю тебя, Шей. Я буду совсем недалеко. Но твоя мама? Она не справится без твоего присутствия. Это чистая правда. Будь снисходительна к ее сердцу. Ее душа разбита и опустошена. Ты единственный свет, который есть в ее жизни. Так что, пожалуйста… останься.

Я плакала у нее на руках, пока она не попросила меня помочь ей загрузить вещи в машину. Перед тем как уехать, она еще раз обняла меня и поцеловала в лоб.

Кто знал, что поцелуи в лоб могут не только лечить, но и ранить?

Я стояла на тротуаре до тех пор, пока ее машина не свернула за угол.

Папы даже не было дома. Вероятно, он был в каком-нибудь баре – выпивал или общался с людьми, с которыми ему не следовало связываться, совсем не беспокоясь о том, как это влияет на всех нас. Каждый его поступок разрывал нити, скрепляющие нашу семью, но все же он продолжал это делать, не думая о нас, не думая ни о ком, кроме себя.

Я в ярости ворвалась в дом, чувствуя, что мое сердце разбито на части. Мне нужно было достучаться до мамы. Она должна была очнуться от кошмарной любовной истории, которая не отпускала ее долгие годы. Я вошла в дом, готовая на нее наброситься, но остановилась. Она закрылась в ванной, и я слышала ее безудержные рыдания. Ее дыхание было тяжелым и измученным. Повернув ручку и открыв дверь, я обнаружила, что она сидит на краю ванны, закрыв лицо руками.

Я все еще была зла, обижена и растеряна. Я все еще собиралась рассказать ей о своих чувствах. Я все еще планировала озвучить ей свои мысли и дать понять, что ее выбор влияет на всех нас, а не только на нее саму… но в тот момент я не смогла.

Она была на самом дне, и я не могла толкнуть ее еще ниже.

Sé valiente, sé fuerte, sé amable, y quédate.

Я зашла в ванную. Я села рядом с ней. Я обняла ее.

И я осталась.

Шей

В ту ночь я не могла уснуть. Красные светящиеся цифры на моем будильнике словно дразнили меня и мою усталость. Папа так и не вернулся домой. Мама все еще плакала в своей спальне, а Мимы не было. Дом казался темным и пустым, и мне не удавалось заснуть.

Я еще раз взглянула на часы.

12:09.

Слишком поздно, чтобы ему звонить, сказала я себе. Кроме того, какой в этом смысл? Если бы я разбудила его, мне было бы неловко знать, что я прервала его сон, – ему редко удавалось уснуть. Но если бы он не спал… если бы этой ночью он чувствовал то же, я бы хотела услышать его голос на другом конце провода.

Я набрала номер Лэндона. Когда он взял трубку, мое сердце сжалось и я изо всех сил постаралась проглотить образовавшийся в горле ком.

– Ты в порядке?

Это было первое, что он сказал. В его голосе звучала обычная хрипотца – без малейшего намека на то, что он только что проснулся.

Мое сердце забилось с новой силой. Я засунула воротник в рот и сжала его зубами.

– Почему это первое, о чем ты спросил?

– Потому что уже за полночь, а большинство звонков после полуночи – либо плохие новости, либо приглашение переспать. Если это приглашение переспать, то я…

Даже сейчас я могу представить его ухмылку.

– Это не приглашение переспать.

– Проклятие. Что ж, тогда вернемся к моему первоначальному вопросу… ты в порядке?

– Как посмотреть, – рассмеялась я, сжав ткань в зубах. – Сегодня моя бабушка переехала. Вернее, моя мать практически выгнала ее из дома после очередной ссоры из-за отца.

– Что? – его голос стал напряженным. – Где она? Она в порядке? Где она остановилась?

Я почти забыла, какое место Мима занимала в жизни Лэндона. Услышав беспокойство в его голосе, я поняла, как хочу оказаться рядом с ним, чтобы мы вместе могли беспокоиться о моей бабушке.

– Она в порядке? – снова спросил он.

– Она снимает квартиру. Честно говоря, мне трудно сказать, в порядке ли она. У нее твердый панцирь, и она всегда ведет себя так, словно ей все нипочем, хотя я знаю, что это не так. Она никогда не показывает свою слабость, и, если однажды она сломается, я даже этого не замечу. Она была опорой нашей семьи с самого первого дня. Я не знаю, на кого она опирается, когда ей плохо, – всю жизнь она сама была нашей единственной опорой. Я просто боюсь, что ей не с кем разделить свою боль. Она никогда не показывает свои эмоции.

– Люди, которые прячут свои эмоции, чувствуют гораздо глубже, чем остальные, – сказал он.

Что-то в моей груди болезненно сжалось.

– Личный опыт?

– Вроде того.

По тону его голоса было ясно, что он не хочет углубляться в тему.

– Мария очень много для меня значит. Несмотря на то, что она моя экономка, она была рядом со мной в самые трудные дни.

– Экономка? – спросила я, совершенно сбитая с толку.

– Ага. Она приезжает каждое воскресенье уже много лет.

– Лэндон, моя бабушка давно не работает экономкой. Она открыла свою студию йоги около четырех лет назад…

Мое сердце екнуло, когда я подумала о Миме и о том, что она говорила мне о воскресеньях.

– Она говорила, что ее воскресенья предназначены для дорогого друга.

Лэндон замолчал. Я представила, как нахмурились его густые брови. Какие мысли крутились у него в голове?

– Она больше не домработница?

– Нет. Уже очень давно.

Минута тишины.

– Не понимаю… – признался он. – Я не понимаю, почему она такой хороший человек.

– Да, я тоже.

– Поэтому ты не можешь уснуть? Потому что беспокоишься о Марии?

– Да. – Я поерзала в своей постели. – Почему ты не спал?

– Не могу.

– Тебе нужно поспать, Лэндон.