чиновникам станет ясно, что режиссёр не вернётся в страну[152]. Это принципиально изменит расстановку сил: история о том, как один из шедевров советского кино долгие годы держали под спудом, имела шансы стать идеологической уязвимостью, потому фильму резко дали ход. Конечно, он попадал уже только во внеконкурсные и ретроспективные программы, так как не считался новым.

Теперь можно попытаться предположить, какой смысл вкладывал Тарковский в слова «многое изменилось», написанные 7 апреля 1978 года. Удачная поездка во Францию показала властям, что ему можно доверять и выпускать за рубеж. Не исключено, что это пошло на пользу и «Сталкеру»: итоги командировки учитывались при принятии решения о третьем запуске съёмок. Вот фрагмент письма[153] Аркадия Стругацкого брату Борису от 3 февраля: «Тарковский вернулся из Парижа. „Зеркало“ вызвало фурор. Наше посольство во Франции в восторге, прислало в Госкино соответствующую реляцию. Но здесь со „Сталкером“ тянут по-прежнему, хотя Андрей утверждает, что со дня на день ждёт приказа на запуск. Сизов держит ярую мазу за него (после Парижа особенно). Есть уже новый директор картины, новые сотрудники. Ждём».

Одно время ходили слухи, будто Сизов подсиживал Ермаша, а Тарковский в каком-то смысле стал полем их столкновения: первый его поддерживал, отчасти потому, что второй — нет. Противостояние, дрязги и конкуренция должностных лиц были теми скудными козырями, которые иногда удавалось разыграть. 6 февраля 1979 года Андрей отметил в дневнике: «Были у Тонино[154]. Ужин с важным чиновником с итальянского телевидения. Писатель, драматург. Ему нравится Тонино. Рассказал, что Лапин (!?) не против послать меня в Италию, сделать „Путешествие по Италии“ (я — итальянцам, а какой-то итальянец — нам в СССР). Лапин — неожиданный ход! Совершенно независимо от Ермаша! Тем более, что Ермаш и Лапин находятся в конфликте. Очень может быть, что и выйдет».

Вычурная последовательность знаков пунктуации — ″!?″ — в данном случае имеет под собой основания: слишком уж немыслимый источник поддержки. Бывший министр иностранных дел РСФСР[155], Сергей Лапин находился примерно на той же ступени бюрократической иерархии, что и Ермаш. Возглавляя Гостелерадио СССР[156], он сделал немало для развития советского телевидения. Это имело особое значение в преддверие московской олимпиады 1980 года, что увеличивало его влияние. К 1985-му, в конце которого Лапин будет отправлен на пенсию, объём вещания вырастет более чем в два раза по сравнению с 1970-м, когда он вступил в должность. Тем не менее слава о нём ходила не самая добрая. Заставшие времена хрущёвской оттепели сразу почувствовали, как новый руководитель «закрутил гайки» на телевидении. Он оказался одним из провозвестников и даже воплощений застоя. От лапинской цензуры пострадали, например, «КВН» и «Кинопанорама» — передачи не выходили в эфир несколько лет. Были введены новые правила, касающиеся всех программ. Скажем, ведущие мужского пола более не могли появляться на экране без галстука и пиджака. Доходило до абсурда: подобно Петру I, Сергей запрещал носить бороды. В довершении всего он оказался яростным антисемитом, потому на долгие годы из эфира исчезли Майя Кристалинская, Валерий Ободзинский и другие.

Лапин обладал патологической склонностью к запрещению. Иногда это касалось не только вопросов телевидения, но даже кино. Особенно, если речь заходила о телефильмах. Один из хрестоматийных прецедентов состоит в том, что он был решительно против кандидатуры Владимира Высоцкого в качестве исполнителя главной роли в сериале Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» (1979). Как известно, тогда это удалось преодолеть. Тем не менее трудно было предположить, что Лапин внезапно выступит с поддержкой затеи Тарковского и Гуэрры. Причин, пожалуй, могло быть три. Во-первых, действительно имел место антагонизм между ним и Ермашом. Несколько раньше они «схлестнулись» на почве картины Эльдара Рязанова «Ирония судьбы» (1975). Госкино запретило снимать этот фильм, и тогда его взяло под крыло Гостелерадио. Примечательно, что подобных ситуаций между ними и прежде возникало множество и, как правило, историческая правда оказывалась на стороне Лапина. Это подводит нас ко второй причине.

Во-вторых, невзирая на всё сказанное, по воспоминаниям современников Сергей был человеком довольно образованным и даже тонким. Знал наизусть множество стихов, мог рассуждать о литературе и живописи, отличался бытовым остроумием. Ермаш всем этим не обладал. В-третьих, при условии опущенного железного занавеса, крупный, идеологически выдержанный или хотя бы нейтральный международный проект сулил немалый резонанс, а значит — доход или карьерный рост, что на уровне практически «министров» — достаточно редкий шанс. Разумеется, Лапин был бы раз «забрать» это себе, а не отдавать Ермашу.

В своих воспоминаниях[157] Гуэрра настаивает, будто с самого начала они с Андреем думали не столько о фильме, сколько о том, как найти повод для эмиграции режиссёра в Италию. Причём отъезд нужно было организовать так, чтобы Тарковский покинул СССР не в качестве политического беженца, а в качестве кинематографиста, собирающегося работать. Неужели главный герой настоящей книги с самого начала думал именно о переезде в другую страну? Многие из дальнейших событий укажут, что нет. Не говоря уже про его нерешительность в куда более простых ситуациях. Существенно раньше Андрей сказал своему знакомому, филологу Вячеславу Иванову: «Мы живём в грязи и крови современной России. Из этого материала мы должны слепить реальное искусство». Эти слова похожи на упоминавшуюся цитату из романа Роберта Пенна Уоррена, ставшую эпиграфом «Пикника на обочине»: «Ты должна сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Формулировку, поразившую Иванова, режиссёр с успехом претворял в жизнь. Было ясно: оказавшись за границей, он останется без этого источника. Вряд ли Тарковский хотел быть беглецом, но ситуация вокруг него становилась всё мрачнее… 1 января 1979 года он писал: «Ночью, после часа, пришли Тонино с Лорой. Тихо, мирно провели вечер. О многом говорили с Тонино. Он, кажется, понял моё здесь положение. И, мне кажется, поможет мне в случае чего». Вряд ли может быть несколько мнений о том, что имеется в виду.

В свете истории со «Сталкером» ясно: все эти годы режиссёра не выпускали, пока он не закончит многострадальный фильм. Разумеется, никто не хотел даже думать, будто Тарковский может не вернуться, но и не думать об этом было нельзя. Госкино опасалось, что картина, в которую вложены огромные деньги, не будет закончена. В те времена срыв производства мог быть приравнен к растрате государственных средств. Иными словами — к уголовному делу. 5 января 1979 года Андрей писал: «Ермаш не захочет меня отпускать… до тех пор, пока я не изуродую фильма. Даже будет говорить, что поездка в Италию зависит