рвал ее родителей на куски, а она плакала, сидя в кустах, прячась, боясь быть обнаруженной.

Он отрывал от мамы и папы куски плоти.

Они кричали.

Они хотели ее защитить.

Ребекка бросается на него и вкладывает в это нападение все, чему ее обучил Мартин. Оливер только отбивается от ее ударов, острие клинка мелькает и светится на солнце, а он движется элегантно, грациозно, как будто всю свою жизнь тренировался тоже для этой их встречи.

– Ты! Ты убил их! Жестоко убил, ты…

Ей не хватает слов.

Она давится слезами и нападает снова и снова, и снова, и единственное, что ей непонятно – почему он не пытается ее убить.

Слишком много народа поблизости? День на дворе? Что ему мешает?

В какой-то момент оборотень выбивает клинок из ее руки, скручивает ее так, чтобы она оказалась прижата спиной к его груди, и шепчет в ухо.

– Полегче, дорогуша. Нас могут услышать.

– Прикончи меня или отпусти! – рявкает она, пытаясь пнуть его ногой.

Он толкает ее, она падает, и теперь она – безоружна, а он стоит над ней, как тень, глядя с вызовом и как будто даже какой-то жалостью.

– Ты ведь даже не представляешь, как испортила мою жизнь, верно? Как вы с Мэттом вместе ее испортили.

Ребекка мотает головой.

– Что? Ты – жестокий убийца-психопат, а мы испортили твою жизнь?!

Он смеется, но смех этот какой-то горький, с примесью рычания и боли.

– Я, как отшельник, не могу вернуться домой, в свою семью, пока вы двое лобызаетесь на глазах у всего города, я не могу приехать к сестре, не могу повидаться с племянниками, я изгнанник, я – отброс! Как, по-твоему, я себя чувствую?!

– Так, как заслужил!

Ребекка отползает назад спиной, взгляд падает на лежащий перед ней клинок, и она осторожно передвигает пальцы в его сторону.

Оливер садится на корточки рядом с ней.

– А ты не задумывалась, чем именно я заслужил такое? Давай-ка я расскажу тебе.

– Я и так все знаю.

– Нееет, ты знаешь только одну сторону медали. Поэтому я все-таки попытаюсь. Мэтт слетел с катушек – решил пробежаться по лесу в полнолуние и потерял контроль. В этот момент его маленькая истинная пара, почувствовав его внутренний зов, убежала в лес от родителей. Ночью. Напоминаю тебе – в полнолуние! А когда они бросились ее искать – нашли нас с Мэттом. Твой отец стрелял в него. Снова. И снова. И снова. Пули пронзали его тело. Кровь хлестала во все стороны. Я видел, как он медленно лишается сил, еще пара выстрелов – и его раны были бы смертельными. Несовместимыми с жизнью.

– Он бы исцелился!

– Проходя обучение у Кэмпбелов, ты так и не поняла, кто вообще такие оборотни?! Мы тоже смертны, Ребекка! И если выпустить нам в грудь целую обойму, никакая регенерация не поможет! Я просто. Спасал. Своего племянника! И за это поплатился.

Ребекка молчит.

Она борется. Внутри нее – война. Одна часть нее хочет сделать попытку снова – накинуться на Оливера и убить его. Всадить нож ему в горло или в сердце – чтобы наверняка. А другая… Ребекка представляет, как в Мэтта стреляют, и ей хочется накрыть его тело своим, защитить, спасти.

– Я восемь лет не мог позвонить своей семье. Меня просто выслали из страны, запрещая общаться с племянниками, запрещая показываться на глаза. Да, они отправили Мэтта со мной, но он всегда, по их мнению, был всего лишь жертвой. И ты была жертвой. А я – монстром. Разве это справедливо?

Ребекка поднимается на ноги, и Оливер встает тоже. В ее руке снова клинок.

– Я не знаю, что такое справедливость. В моей жизни ее просто нет.

– Тебя взяли в лучшую семью на свете, когда меня из нее изгнали, и за что?! За то, что я оказался единственным, кто готов запачкать руки ради своих родных!

В его глазах слезы, и Ребекка понятия не имеет, что она чувствует.

– Должен был быть другой выход… Вы могли сбежать и…

– Мэтт был не в себе! Он не мог идти, а твой отец. Стрелял. В него! Раз за разом, снова и снова, не морщись, Ребекка, а слушай! Слушай эту горькую правду! Один из твоих самых близких людей убивал другого! Кто-то из них так или иначе был мертв, а я просто сделал выбор! Свой выбор!

– А моя мама?

– Она была наготове. И тоже не дала бы нам так просто уйти, – голос его становится тише. – Я прошу у тебя прощения, Ребекка. Знаю, для тебя мои слова ничего не значат, но я. Прошу. У тебя. Прощения. Каждый из нас защищал свою семью. Просто я оказался сильнее.

Он задыхается. Ребекка видит, как рука его касается галстука, как он развязывает его, обнажая шею.

Он подходит ближе.

Берет ее руку в свою – клинок крепко зажат в пальцах.

– Если ты так сильно хочешь меня убить – убей. Прямо сейчас. Я слишком сильно устал чувствовать вину за то, что защищал родного мне человека.

Она думает о том, что Сэлмоны никогда не произносили имя Оливера вслух, по крайней мере при ней. Весь он – как будто под запретом в этой семье, и сейчас, слушая его, чувствуя против собственной воли связь с ним, которую дает ей запечатление с Мэттом, она перестает злиться.

Все проходит.

И злость, и страх. И чувство неуверенности, с которым она жила последнюю неделю. Это ужасное чувство, что счастье для нее – под запретом, что она не заслужила его.

Оно уходит.

Они все настрадались. Слишком сильно и много. Две семьи, сломанные по велению судьбы и ее жестокой шутки, объединились и стали одной семьей. Они мучили друг друга. Напоминали друг другу о произошедшем ужасе одним своим присутствием. Восемь лет бесконечных страданий, не прошла ли пора прекратить это?

Оливер прикладывает клинок, сжатый в ее руке, к своему горлу.

– Давай, Ребекка. Сделай это сейчас.

Она выдыхает. Смотрит в его голубые глаза, наполненные болью и опускает руку.

* * *

– Я не знаю где она, мам, не знаю! Трубку не берет, Эмма ее не видела, на занятиях не было, а Тара вообще на смене – еще немного, и я пойду переворачивать этот горд вверх дном! – Мэтт мечется по комнате, его разрывает от беспокойства.

Мама бросает попытки воззвать к его разуму. Он знает, что поднимает панику на ровном месте, но отчего-то именно сейчас, когда у них с Ребеккой все так хорошо, он боится, что