страданіями, смертями, пожарами и разрушеніями. Видишь ли, чрезъ высшихъ людей, чадъ свѣта, изливаются свѣты горніе, тамошніе; изъ тебя изливается то тамошнее, то мѣстное. Нынѣ же въ тебѣ говоритъ невмѣняемость и заданность создавшаго – ты словно влилъ воду мутную въ воду Жизни; ты замутилъ источникъ; и сіе можетъ вызывать только отвращеніе у меня, вмѣстѣ съ тѣмъ всегда есть надежды на вмѣняемое, на живое, къ тому же оно не менѣе часто себя являетъ, – говорилъ М. и чуть погодя добавилъ: – Поскольку я цѣню высшее въ людяхъ, то твои слова способны повліять лишь на мое отношеніе къ тебѣ какъ къ Личности, но они врядъ ли могутъ помѣнять мое взаимоотношеніе съ моими святынями, мое міровоззрѣніе, мои убѣжденія.

– А быть можетъ, надобно и самимъ стать, какъ природа: ради ея познанія.

– Нѣтъ! Она мудра, но несвободна; а ты не мудръ нынче, но свободенъ, ибо ты при мнѣ, – говорилъ М.

– Я люблю бытіе подлинное, ибо въ нёмъ и просвѣчиваетъ намъ Вѣчность, но не мечты и предположенія, выдаваемыя, при томъ, за знаніе, о юный гордецъ. Мы, однако, сходимся въ томъ, что природа есть откровеніе тѣхъ или иныхъ боговъ.

– Но расходимся въ толкованіи: какихъ именно боговъ.

– Да, откровеніе и богоявленіе. Нѣтъ сомнѣній: боги – въ природѣ; и природа – въ нихъ.

Безмѣрное и немѣрное изливало себя чрезъ М., снова претворившагося въ пламень нездѣшній и изрекшаго:

– Нѣтъ: никогда земля не возможетъ познать небеса; и, хотя всегда были они – на землѣ – побеждаемы землею, побѣдитъ ли она меня?

– Я предостерегаю тебя: не падаешь ли ты въ бездну?

– Или возношусь ввысь.

– Всё одно: внизу ли не то, что наверху?

– Духъ земли никогда не устоитъ предъ духомъ небесъ! И Слово никогда, никогда не станетъ плотью! Легче міру стать духомъ, нежели Слову – плотью! Никогда! Довольно! – казалось бы, глядя на небеса, но скорѣе глядя глубоко вовнутрь себя, вскричалъ М.

– Ты зришь въ небо, и небо зритъ тобою. Но ты не видишь земли, и земля не видитъ тебя, – тихо добавилъ Акеро, не глядя на М. Акеро подумалось: «Можетъ статься, его Я не даетъ узрѣть очевиднаго. Кто изъ насъ узрѣвшій: онъ или я? Я мыслю целокупно – всѣмъ тѣломъ, М. – только головою. Но мы оба глаголемъ то, что видимъ; мы не лукавимъ. Но, когда говорю о природѣ, я говорю ей сообразно, ея языкомъ, а онъ говоритъ языкомъ иноприроднымъ, ей не сообразнымъ. Видимо, тысячелѣтія должны пройти, дабы выявить побѣдителя, ежели его вообще, возможно, выявить». И сказалъ Акеро:

– И всё же, и всё же: будь ты свободнымъ въ большей мѣрѣ, тяготило бы тебя земное? Ты бы парилъ надъ нимъ, а не стремилъ бы себя къ неосуществимому. Ибо земное не душило бы тебя и не рѣзало бы крыльевъ, ты обрѣлъ бы легкость небывалую. Только божество способно узрѣть потаенныя тайны ея, ибо и она есть божество; но чрезъ созерцаніе красы восходишь къ божеству, стяжая лучистыя его вѣянія, одаривающія насъ лазурью.

– Дорогой Акеро, вовсе не природа и не краса здѣшняя – обѣ – лишь чара злоковарнаго творца – неволитъ разумъ мой, и объ иномъ я слагаю думы, – помолчавъ, отвѣчалъ М. – Всё, мною чаемое и мною дѣемое, есть не мои чаянія и не мои дѣянія, но силъ иныхъ, для коихъ сердце и глава мои – поле брани. Мнѣ бы понять: гдѣ и когда Я есмь Я; можетъ ли быть Я внѣ силъ, внѣшнихъ этому Я, когда Я всепобѣдно простираетъ себя, и всё не то чтобы становится сроднымъ этому Я, но пребываетъ какъ бы подъ крыломъ его? Хочетъ ли Неизглаголанный быть Изглаголаннымъ, Непознанный – Познаннымъ? Положимъ, я нашелъ своего Творца, милостью Коего есмь; быть можетъ, егда сплю – Онъ забываетъ обо мнѣ; и лишь только вспомнитъ – и снова есмь. Кто вѣдаетъ? Но чего хочетъ Онъ отъ меня?

М. добавилъ послѣ паузы:

– Что природа: человѣкъ не менѣе мѣренъ; и даже человѣкъ духа имѣетъ еще отъ плоти идущую мѣрность и заданность, которыя въ мѣрѣ полной и я прорвать не силенъ.

– Не является ли твоя горняя пламенность – природою?

– Ежели она была бы природою, то отчего лишь у меня она такова? – съ улыбкою отвѣтствовалъ М.; послѣ же добавилъ: – Быть можетъ, и не моя заслуга: въ неуязвимости для ловушекъ и козней Аримана, ибо то, быть можетъ, не моя неуязвимость, но ежемгновенная Воля Иного! Иного, коему стоитъ забыть обо мнѣ – на мигъ – и нѣтъ меня! Быть можетъ, иными словами, моя сила – вовсе не моя: Его. А всё, что Онъ желаетъ, сводится къ одному: чтобы мы сами себя возогнали до сознаванія, что лучшее въ насъ – не наше, что не отъ міра оно сего, но отъ міра тамошняго. Мое тѣло не Я: Я – Свобода безграничная, тѣло же – ограничено, Я – сверхъ мѣры мощно, тѣло же – немощно. Оно жительствуетъ само, по своимъ законамъ, не волею моего Я; и жительствуетъ, отбывая службу свою точнѣе приливовъ и отливовъ морскихъ, точнѣе дуновеній вѣтра безпорядочныхъ, точнѣе заката и восхода Солнца… Точно-размѣренно, ежемгновенно-творимо жительствуетъ оно, яко Свѣтила восходъ ежедневный. Но тѣло – не Солнце: азъ есмь Солнце.

– Тягаться съ тобою есть дѣло невозможное, и словеса твои, несоразмѣрныя вѣку сему, – самое невозможное и самое прекрасное, что доселѣ слышалъ міръ… – съ улыбкою сказалъ Акеро, словно покоряясь превосходству М.

– Несоразмѣрныя ни сему вѣку, ни вѣку прошедшему, ни вѣку грядущему! – съ радостью сказалъ М.

Не успѣли герои сойти съ ладьи на брегъ, какъ услышали они отчаянный крикъ нѣкоего мужа:

– Ира, нѣтъ! Я на всё готовъ тебя ради, помни, только не дѣлай сего! Лучше ужъ я прыгну, но не ты, не ты!

– Поздно, Касато не любитъ меня, прежестоко отвергъ онъ меня; онъ послѣ всѣхъ моихъ блужданій по лабиринту скорбей и бѣдъ, послѣ моихъ словесъ, послѣ признаній моихъ сердечныхъ произнесъ: «Чтобъ дѣвка какая (пусть и изъ прекрасныхъ прекраснѣйшая) претворила меня, Касато, въ ягненка? Не бывать тому. – Только наложницы, они бо суть созданія болѣе тихія», – пѣла Себь Иры черно-красныя свои пѣсни, но то была лебединая пѣсня ея, ибо, услышавъ грустный дѣвичій отвѣтъ, М. и Акеро услышали и тотчасъ же воспоследовавшій за нимъ всплескъ глади морской: Ира бросилась въ море лазурное со скалы, разбившись насмерть.

Снова отъ природы, полной тиши и нѣги, вѣяла тоска. Мѣрно, мѣрно шелестѣла трава, а волны невинно забавлялися другъ съ другомъ, какъ и прежде, какъ и всегда, мирно-мѣрно ратуя другъ съ другомъ, играяся, рѣзвяся, блаженно-блещущія; ударяясь о брегъ, мирно-мѣрно свершаютъ онѣ обращенье назадъ,