Я. Ей, воззри: твое Я каплетъ, струяся… – и тутъ Люциферъ указалъ на пылавшій багромъ небосводъ. – Ты – Солнце лучезарное, а Солнце – это Ты. Истинно говорю тебѣ: Солнце – это ты; того болѣ: оно – лишь тѣнь твоя. О Твоемъ Я вѣдай: не Я есмь всё, но Я есмь всё. Потому Ты – еси. Егда глаголешь Ты «Я» – Ты еси Я, и Азъ есмь Ты. Не принуждай себя глаголать «Ты – еси», глаголь въ сердцѣ своемъ «Азъ есмь»: ибо тѣмъ Ты и себя, и Меня славишь: во вѣки вѣковъ, слышишь, во вѣки вѣковъ.

Свѣтъ, бѣлѣйшій паче Солнца, вдругъ смолкъ на мигъ, принуждая М. обдумать сказанное. Вѣтеръ немѣрными и неуемными своими порывами ласкалъ М., вселяя спокойное осознаніе собственной власти: надъ всѣмъ сущимъ. И вскорѣ снова явилъ себя духъ сей, продолживъ свою рѣчь: нестерпимо-яркій потокъ лучей-молній снова ослѣпилъ-оглушилъ М.; черно-красное слышалось въ рѣчахъ духа сего, хотя и выдавало оно себя за лазурь:

– Не гряди ни къ Богу, ни тѣмъ паче къ богамъ злоковарнымъ: стань богомъ самъ. – То было Твоею заповѣдью, Твоимъ обѣтомъ, Твоею цѣлью сокровеннѣйшею. Поистинѣ: Ты сталъ имъ: нынѣ. И если создавшій пронзилъ сей міръ мнимою своею любовью, то Ты пронзилъ его своею всеблагою, свѣтозарною ненавистью. Поистинѣ: Ты болѣе высокое созданіе, нежели Ты самъ мыслишь себя. Въ величайшемъ преодолѣніи Себя Ты превосходишь Себь Свою, рождая молнію – Я. Ты не созданіе, но самъ творецъ: своего Я, которое уже, уже объяло нижераспростертый міръ, лежащій во прахѣ (ибо міръ есть прахъ). Ничего нѣтъ надъ Тобою: Ты – предѣлъ неба, глава и сердце твои – въ занебесныхъ высяхъ. Въ грядущей Сѣчѣ Ты не потеряешь, но обрящешь себя: въ еще большей мѣрѣ. Никакого промедленія, усладъ, роздыха, – всего того, къ чему влечетъ уставшая, слабая плоть! Воистину: Ты – это Я. Но отрекись отъ Меня во имя Мое: тогда Ты обрѣтешь вящее Я. Отрекись!

Не успѣлъ М. и уста отверзнуть, какъ во мгновеніе ока исчезли свѣты и растаяли во тьмѣ (и, быть можетъ, милостью тьмы). И наполнили его слова сіи великою гордостью, и возрадовался онъ въ сердцѣ своемъ. И М. возгласилъ, словно облаченный въ Огнь:

– Благородство твое безгранично и безпримѣрно, о Высочайшій.

Да не предамъ Я сердце Свое ни въ руцѣ создавшаго, ни въ руцѣ иныхъ боговъ, извѣстныхъ или же неизвѣстныхъ!

Да не буду Я творить волю ихъ своими руками, ибо желаю творить Свою Волю!

Ха! Неисповѣдимо удивилъ Я всѣхъ обитателей сферъ надмiрныхъ.

Ибо Азъ есмь Волкъ, а не агнецъ.

Во Мнѣ во стократъ мощнѣе Воля, нежели въ васъ, о силы мірозданія, о силы мѣрныя отъ вѣка и до вѣка, косныя и женственныя.

Воля Моя въ томъ, что возжелалъ Я не тиши да глади да божьей благодати, критской и доброй, круглой и вьющейся, волнообразной и мѣрной, но смутъ, бурь и величайшаго мятежа: не сего возстанья черни, но мятежа вовсе иного; возстаніе черни – лишь ступень моего восхожденія. И я испытаю Свободу свою до дна ея. Ибо жизнь смиренная, всеблаженная, не для меня: тамъ нѣтъ Свободы, есть лишь Счастье; но къ чему оно (хотя мною заслужено оно сполна), егда не чую вѣяній матери моей: Свободы?

Суда надъ Мною не будетъ, ибо сужу Я Самъ. Ибо Азъ есмь Судія.

Внемлите мнѣ, о всѣ концы земли! Ибо Азъ есмь стукъ Судьбы въ дверь всякаго соломеннаго шалаша, именуемаго бытіемъ человѣческимъ, и дома на пескѣ, и всякой ползущей распростертой во прахѣ твари: ибо я прошелъ стезями Гордости и дерзновенія; ибо азъ есмь Огнь, поядающій теми; азъ есмь Вѣчности остріе, и Свобода есть причина свѣтлыхъ моихъ дѣяній.

Я и Моя тѣнь, возрадуйтесь же: Я гряду на Брань! И да взыграетъ радованіе въ чревѣ вашемъ!

Ибо Я желаю конца сна именемъ жизнь: я отдалъ себя Вѣчности.

Грядущія побѣды я посвящаю Тебѣ, о Дѣва. – Я желаю сладкихъ, какъ кровь, багряныхъ твоихъ устъ, и – конца бытія, дѣемаго моею десницею, о Звѣзда утренняя, источникъ огня, крѣпости, дерзновенія, всесвѣтлая!

Такъ сказывалъ М. То было моленіемъ своему Я, что было ему дороже всѣхъ царствъ земныхъ, сливавшимся съ моленьемъ Вѣчности, и было оно словно огнь, извергаемый огнемъ поядающимъ: то – лазурное Слово. Низвергался мракъ свѣтомъ и отступалъ, побѣжденный, бѣлизна вспыхнула, но множился мракъ иной: упадывало дольнее (оно – мракъ), и бытіе погружалось: во мракъ: тьмою облекался догорѣвшій день. Но вотъ уже блѣднѣла ночь, и вспыхнула ежеденнорождающая утро и свѣтъ Денница-звѣзда: необычайно и небывало ярко.

Гордость сія была въ нёмъ и далѣе, однако, радость ежеденно-ежечасно умалялась, истаивала, словно мало-помалу исторгаясь изъ него, уступая мѣсто злобѣ на міръ и мірское, великой, еще большей, презрѣнію къ нему и черно-багряной ненависти, и безпросвѣтное множилось. Великая злоба сія скрывала отъ М. его же досаду.

Во дни послѣдующіе М. пребывалъ въ престранномъ состояніи души: озлобленная презрительность не покидала его лица, отпугивая и внушая непріязнь уже и въ каждомъ возставшемъ; позабывши о пищѣ, о водѣ и о снѣ, бродилъ онъ гордо, но отчего-то глядя больше въ землю, а не въ небеса; казался тѣнью самого себя. М. чѣмъ далѣе, тѣмъ менѣе сражался. Лѣниво слѣдилъ за возстаніемъ: со стороны. Гордость его страдала всё болѣ отъ самого вида возставшихъ и критскихъ братьевъ. Какъ-то молвилъ онъ тихо, въ сторону, но сквозь зубы, – не то по отношенію къ возставшимъ, къ соратникамъ, не то къ братьямъ критскимъ, не то къ тѣмъ и другимъ: «Поистинѣ сверхчеловѣческое мужество овецъ, примѣривающихъ шкуры волковъ; но на Критѣ есть лишь одинъ Волкъ – Я; всѣ прочіе суть овцы, а самый Критъ – загонъ для овецъ, кошара, прахъ у ногъ моихъ. Видѣть тебя, тебя и всѣхъ прочихъ тебя – растоптаннымъ создавшимъ – прелесть куда большая, ежель были бъ вы растоптаны мною». Въ тѣ дни, бывало, слышалось: «Пророкъ Гордыни черной и злобы страшной», «Лучше бы ты претворялъ камни въ хлѣба, исцѣлялъ раненыхъ и воскрешалъ бы мертвыхъ»; «Спаси насъ отъ самихъ себя, отъ нескончаемыхъ нашихъ желаній, отъ чесотки плоти, какъ училъ ты, – пусть твоя, говорю, премогучая воля возьметъ сіе на себя, всё сдѣлаетъ сама, ибо только ей, говорю, то и по плечу; или же дай намъ дары, дабы быть сытыми, ниспошли хлѣба! Ты, говорю, съ небесъ спустился: тебѣ ничто не надобно, а мы, говорю, немощные». Иные уже было хотѣли видѣть иного предводителя возстанія, особенно послѣ бездѣйствій М., его промаха какъ воеводы въ послѣдней изъ сѣчъ и нежеланія сражаться. Кто-то изъ возставшихъ тогда