В то время король шел на Рим с войском[527], сокрушая на пути каждого, кто сопротивлялся. Он взял замки, смирил мятеж, сломил упорство, уничтожил партии. Но его приход, который возбужденный Рим должен был встретить почестями, готовился встретить оружием, – также как когда Альпы перешел пуниец Ганнибал[528], – и своему королю, словно врагу ворота закрывал. Отчего король, движимый справедливым негодованием, обложил город осадой, как того требовало дело, и как [жители] запретили ему вход, так он запретил им выход. Он отправил людей в окрестности, чтобы они разрушали замки, разоряли города, расхищали добро и причинил ущерб провинции извне, за то, что Рим заперся изнутри. За пределами города война, а внутри был страх. Везде появлялись осадные машины: здесь стену пробивал таран, там воин по лестнице взойти на нее пытался. Те, кто в городе находились, бросали против них стрелы, камни, горящие колья и огонь, изредка выходя, лицом к лицу сражались. С каждой стороны бились мужественно, так как этих дело, а тех опасность отважными сделала.

Однажды, когда войско с обеих сторон утомленное сражением и зноем, около полудня предавалось сну, и дозорный не бодрствовал, как захотела фортуна, один из последних щитоносцев подошел к стене, чтобы собрать стрелы. И, когда поднявшись и напрягая слух, понял, что внутри никого нет, – ибо стена и укрепление казалось пустым, – при помощи твердости духа и подвижности тела руками и ногами стал взбираться вверх, пока, наконец, не охватил вершину стены. После того как, обведя глазами вокруг, никого не увидел, находясь между надеждой и страхом, движениями всего тела подавал знак сотоварищам и едва удерживался от крика, когда они поздно заметили знак. Тогда они поспешили, схватив оружие и лестницы, быстро, как говорят, на упомянутую стену поднялись и после того как взяли город, запоздавших защитников перебили, схватили, в бегство обратили[529].

Теперь король уже не считал достойным войти через открытые ворота, где передний ряд задерживал задний, который прижимал передний, но в отместку за необдуманное затворничество приказал, чтобы, разломав стену, такой широкий вход ему пробили, через который все войско сомкнутым строем одновременно прошло бы. Тогда всюду была смерть, всюду плач. Рим содрогнулся, в то время как удар обрушил высокие башни. Бежал папа – тот, кто ввергнул всех в опасность, всех в опасности оставил[530]. Наконец Рим раскаялся в своем упорстве, и тот, кто прежде мог быть достойным того, чтобы быть почтенным от короля дарами, теперь же едва огромное количество денег для короля добыл, чтобы не оказаться полностью разрушенным. Потом, когда все успокоились, король объявил на людях причину, ради которой пришел, рассказал о том, что вытерпел от преступления понтифика, и когда многие признали, что так было сделано, представил к избранию для всех папу Климента[531]; от него он сам с всеобщего одобрения принял посвящение в императоры и сделался патрицием города. В Риме он остался на некоторое время, пока не привел все к прочному согласию.

7. Не следует оставлять без внимания то, что распространилось в рассказах верных людей в тевтонских краях и признано в самом Риме. Император имел обыкновение один храм ради молитвы часто посещать[532] и ни одного дня, что бы ни происходило, не пропускать. Он выбрал себе в этом храме особое место для молитвы, где столь усердно, сколь и тайно предавался молитвам. Между тем, этот его обычай заметил некий темный умом человек. Побужденный собственной или, лучше сказать, чужой подлостью, он положил сверху на балку большой камень, чтобы в голову императора ранить, и, подняв потолочную доску, которая выходила прямо на голову императора, для метания груза отверстие открыл, часто пробуя веревкой [его] спускать, чтобы камень не отклонялся, когда упадет.

После того как достаточно провел испытаний, слуга коварства наверх ночью поднявшись, сверху наблюдал, когда император для молитвы на то место встал, которое обычно занимал. Тогда тот, жаждавший чужой гибели, о своей гибели не знал, ибо когда в голову императора груз бросал, то под своим собственным весом, несчастный, с грузом вниз упал, не причинив вреда императору, так как император немного от того места отодвинулся.

Это дело быстро стало известным по всему Риму и простой народ, который не может легко успокаиваться, в то время как приходит в движение, вытащив полуживое тело из-под обломков и вывернутых камней, напрасно растерзал вопреки желанию императора. Тогда же остальные [люди], приписав это небесному знамению, а не случайности, подчинились императору верой и душой, и замысел врага не только ему верность сторонников упрочил, но и многих из врагов верными сделал. Итак, он полезным оказался, в то время как навредить постарался.

Наконец, император, разобравшись со всеми делами Рима и поставив в городе гарнизон, чтобы не изменил присяге он, имея величие нового достоинства, вернулся в Тевтонское королевство. Но ни одна фортуна не продолжительна, ибо те воины из гарнизона, которых император поставил в Риме, оказались поражены недугом, который принесло и место, и время года, когда бывало лето, так что не один из них не избежал смерти[533]. Тогда Рим, установивший свой произвол после того, как пало иго гарнизона, вернулся к природному свойству и, подняв против императора оружие, изгнал [его] понтифика, а другого поставил, ибо Григорий, тот прежний [понтифик], уже ушел из жизни[534].