кстати: их не знали, куда девать. Порою в «Донских Ведомостях», среди объявлений о продаже мануфактуры, только что прибывших – поросят и битой птицы, предлагался товар такого сорта:

«Военнопленные имеются в большом количестве. Требования адресовать в военный отдел правительства всевеликого войска Донского»[164].

Кой-куда их назначали, но, ввиду общей расхлябанности, не умели использовать их труд должным образом. Душ десять взяли для обслуживания донского войскового (офицерского) собрания.

12 октября 1919 года управляющий военным отделом ген. Дубовской писал в своем приказе[165]:

«10 октября я посетил войсковое собрание и был поражен его неряшливым видом. У входных дверей никого. От великолепного здания остались внутри только развалины. Войти в собрание без отвращения нельзя. Такую запущенность нельзя объяснить недостатком рабочих рук, так как находящиеся при собрании восемь военнопленных жалуются на отсутствие работы и играют в карты».

Донской Войсковой Круг проявил некоторую законодательную энергию в борьбе с дезертирством. Он образовал комиссию по поверке лиц, освобожденных от мобилизации. Ей удалось за полгода отправить на фронт до 1200 человек, девятерых она предала военно-полевому суду.

Но ни один чиновный укрыватель не понес наказания. А в укрывателях и лежало все зло.

Попытки, правда, делались. Но, помилуйте, как же было садить на скамью подсудимых представителей общественности, представителей промышленного капитала, представителей интеллигентных профессий и т.д. Что скажет Милюков в Париже, Крамарж в Праге, Гессен в Берлине?

Однажды в «Донских Ведомостях» появилась заметка о том, что председатель чрезвычайной комиссии по проверке мобилизации в г. Новочеркасске полк. Пронин в беседе с корреспондентом газеты сообщил о предстоящем предании суду администрации фабрики суконных изделий общества «Утоли моя печали» за укрывательство мобилизованных. Однако спустя несколько дней появилась поправка:

«Чрезвычайная комиссия лишь сделала постановление о предании администрации упомянутой фабрики военно-полевому суду, но окончательное разрешение вопроса зависит от командующего армией, которому передано постановление»[166].

Командующий армией, конечно, положил на всем крест.

Председатель чрезвычайной комиссии по поверке мобилизации в г. Ростове ген. Алферов (одно время был донским премьером) нашел нужным проверить документы некоторых лиц, проживавших в «Палас-Отеле». Донской углепромышленник Лилиевский не пожелал явиться в комиссию, вследствие чего его подвергли приводу и заключили в кордегардию. Но он подал атаману жалобу, указывая в ней, что ген. Алферов поступил с ним так сурово из личной мести, и тотчас же был освобожден[167].

Стоило только привлечь кого-нибудь из «общества», как сейчас же нажимались все педали, чтобы вызволить его из беды. Помню один случай из нашей судебной практики.

В Ростове каким-то чудом уличили одного врача Э. в том, что он выдал свидетельство военнообязанному о мнимой болезни и спас его от призыва. Так как врач оказался евреем, то известная часть прессы подняла шумиху. Комендатура посадила врача в тюрьму, дело же передали военному следователю подполковнику Р. Вскоре нахлынула волна новых злоб дня, и об этой истории забыли.

Тогда подняла голову родня доктора. Ко мне в Новочеркасск подослали красивую даму, назвавшуюся племянницей арестованного. Она умильно просила меня освободить «дядю» и убедительно предлагала, в случае приезда в Ростов, навестить ее, так как она скучает.

Однако я проявил жестокосердие.

Махнув на меня рукой, изыскали какой-то другой способ.

Через неделю или две врач уже гулял на свободе, а следствие, как и подавляющее большинство следствий, затянулось до нашествия большевиков.

Сотни простаков приговаривались ежедневно к наказанию розгами за уклонение от фронта; но я не помню ни одного случая, чтобы пострадал за ту же вину хоть бы один интеллигент или торговец.

То, что происходило на Дону, повторялось повсеместно. Везде шла борьба с дезертирством, но чаще всего бумажная и всегда бесцельная. В Екатеринодаре, например, при штабе главнокомандующего существовала особая комиссия по выработке мер к устранению этого зла. Она не нашла ничего более практичного, как возложить ловлю дезертиров на квартальные организации.

Дезертирство нигде не получило такого распространения, как на Кубани.

– Мы все как один, стар и млад, пойдем бить большевиков на защиту вольной Кубани! – гласили резолюции станичных сходов.

– На сборный пункт в назначенное время не явилось ни одного человека! – доносили станичные атаманы.

Горы, степи, камыши давали возможность дезертирам не только укрываться в случае преследования, но и «гарнизоваться» в шайки и безнаказанно заниматься грабежами. Они иногда нападали на станицы или являлись туда мирно за провизией, которой население снабжало их довольно благосклонно.

Такие дезертирские шайки получили название зеленых. К ним бежали и те, кого мстительная власть преследовала за большевизм или за какие-либо преступления. Черноморская губерния кишела зелеными, к которым присоединялись многие крестьяне, обиженные добровольцами. 21 июля 1919 года зеленые напали на шоссе около Туапсе на трех английских солдат, ограбили их до снятия сапог включительно, изрядно избили, а одного смертельно ранили[168]. Союзники сделали добровольческим властям соответствующее представление. Репрессии в отношении крестьян еще более усилились. Начальник Туапсинского округа объявил, что будет брать заложников и разносить артиллерией те селения, где будут обнаружены зеленые[169]. Кубанское правительство снаряжало против зеленых целые экспедиции, даже с аэропланами, которые выслеживали убежища шаек; арестовывало семьи казаков, убежавших к зеленым; обещало помилование, если виновные явятся к властям к назначенному сроку, и т.д. Но зеленое движение разрасталось прямо пропорционально разложению белого стана, который, таким образом, все более и более «зеленел».

Если провинциальные зеленые, казаки и крестьяне, осодясь в шайки, занимались грабежами для добывания куска хлеба, то не менее зла причиняли и ростовские, екатеринодарские и другие зеленые, представители сытых и обеспеченных классов. Легально дезертируя с помощью «золотого ключа», они, хотя действовали вразброд, но так спекулировали и вздували цены, что их разбойничанье мало чем отличалось от бесчинств их захолустных собратьев.

«Донская Волна» не раз с ревом и пеной обрушивалась на ростовских зеленых, которые, впрочем, боялись фельетоны Севского не больше, чем атаманских приказов. Однажды молодой поэт-донец Фил. Пенков[170] поместил в «Донской Волне» забавную юмореску по поводу газетных известий о том, что отряды зеленых носят название тех мест, где они скрываются[171]:

Да-с, был денек! НеоднократноУже с утра ходили в бой:На правом фланге – «Подкроватный»,На левом – «Конно-Погребной».Вначале бой был неудачный,Противник даже фронт прорвал,Два пулемета сдал «Чердачный»И «Лейб-Сарайный» отступал.Но тут из общего резерваЗашел противнику во фланг«Подъюбочный стрелковый первый»,С ним пулемет и малый танк.И враг бежал. Конец сраженья…Как много жертв, потерь, утрат…Не бойтесь: скоро пополненьеПошлет к вам наш зеленый град.Кого-кого, – в ростовском миреНе мало доблестных орлов!За юбкой тетушек, в «Ампире»И в темных нишах погребов[172].

Вторая главнейшая язва белого стана вообще, а белого тыла в особенности, язва, с которой власть также не умела справиться, это повальное, безудержное пьянство.

Вся тыловая работа совершалась в пьяном угаре. Чтобы раздобыть спирт, исключенный из свободного обращения (вино – не