Я огляделась. Куда бы ее поставить? Нехорошо будет, если я залью этот милый ситцевый диван! Но никакого столика рядом не было, пришлось поставить себе на колени.

— Как у вас красиво, — сказала я.

Комната действительно была как из журнала. Тут не было ни одной вещи, которую бы мне не хотелось поставить у себя дома.

— Теперь, когда я одна, дом для меня слишком большой. И по лестнице подниматься трудно.

Интересно, сколько ей лет? Семьдесят? Но выглядит очень элегантно. Не то что моя мать.

— Может, вам стоит установить лифт?

— Да, наверное, в конце концов, я так и сделаю.

Она глотнула чаю. О чем она думает? Совершенно непроницаемое выражение лица.

— Так… как моя настоящая мать? — начала я.

Она поджала губы и поставила чашку на камин.

— Там на бюро лежат кое-какие документы, можете принести их сюда. И пододвиньте столик. Вот тут между нами поставьте. Я должна вам их показать.

Она перебирала бумаги. Сердце у меня бешено колотилось.

— Я правильно понимаю, что вы ничего не знаете о своей матери?

— Только то, что она была совсем девочкой и не замужем. Ох, я так и знала, что она обоснуется в Лондоне! Должно быть, мечтала сбежать из Уигана! — Я нервно хихикнула. Мой голос звучал слишком громко в этой тихой комнате.

— Ладно, — осторожно начала миссис Биэти. — Прочтите вот это.

Это была вырезка из газеты за апрель 1971 года. Мужчине и женщине из Кройдона выдвинули обвинение в убийстве ребенка. На теле шестилетнего ребенка были обнаружены синяки и ссадины. Она — это была девочка — выглядела на два года младше своего возраста вследствие недостаточного питания. Соседи заподозрили неладное, когда заметили, как девочка роется в мусорных ящиках. Они сообщили об этом в социальные службы, но, как ни странно, никаких мер предпринято не было. В школе тоже ничего не знали, так как девочка там не появлялась. Она даже не была взята на учет, когда ее убили.

Девочку звали Эмма, ее мать — Джесси Пилкингтон.

Я читала статью снова и снова и ничего не могла понять. Миссис Биэти взяла меня за руку. Меня трясло.

— Это моя сестра? — прошептала я.

— Единоутробная.

— Господи, моя маленькая сестренка!

Я заплакала. Миссис Биэти похлопывала меня по руке, как бы говоря: «Поплачь». Тикали часы, за окнами проносились машины. Больше я не воспринимала ничего. Мы сидели так очень долго.

Наконец она сказала:

— Там еще есть фотография, но не знаю, захотите ли вы на нее посмотреть.

Я вытерла слезы.

— Эммы?

— Всех троих. Из газеты.

— Нет, я этого не выдержу.

Она обняла меня. Мне показалось, что я снова маленькая. Мама обнимала меня точно так же в тот день, когда мы узнали, что отец болен. И часы тоже тикали, а радио на кухне играло «Мост над бурными водами»[29].

— Я с тобой.

— И миссис Фиттон знала?

— Да. — Миссис Биэти вытерла глаза. — Но поскольку я тоже когда-то работала в социальной службе, она решила, что будет лучше, если я расскажу вам об этом. Тем более что я ее знала.

— Но как она могла? Это так ужасно! Своего собственного ребенка!

Шарлотта, маленькая Шарлотта плачет в кроватке, Шарлотта бросает на пол кашу, писает в постель, моя красавица Шарлотта.

— Она сошлась с жестоким человеком. Это со многими женщинами бывает, из разных классов. Она была очень… ранимой. Что бы там ни говорили, она совсем не могла за себя постоять. Поэтому и не ушла от него, даже когда он начал избивать ее дочь — девочка была от другого, что, сами понимаете, не облегчало ее участь. Она всегда говорила, что сама ни разу не ударила Эмму. Не знаю, правда это или нет. Чтобы обвинить ее в преднамеренной жестокости, улик не хватало. Защита утверждала, что она не вступалась за дочь, потому что боялась, что тогда он начнет избивать и ее тоже. Может, так оно и было. Ей дали четыре года, ему — пятнадцать, но он умер от рака еще в тюрьме.

— Вот и отлично.

— Когда Джесси вышла из тюрьмы, она сменила фамилию и переехала. Люди ее ненавидели — так всегда бывает. Хотя тогда журналисты не были такими наглыми, как теперь. Она получала письма с угрозами. Ей хотелось забыть о том, что она сделала, начать жить заново. В некотором смысле ей это удалось.

Я сжала виски руками.

— Я все еще не могу в это поверить.

— Для вас это, должно быть, тяжелое потрясение. Принести вам что-нибудь? Глоток бренди?

— Нет, не надо, я лучше выпью пару таблеток парацетамола. У меня есть.

Но я знала, что парацетамол не спасет от того липкого и холодного, что обволокло мое сердце. Он не поможет мне забыть страшные слова той статьи.

Миссис Биэти ушла за водой, а я — неожиданно для самой себя — снова открыла папку и принялась копаться в бумагах, искать фотографию. «Не надо!» — предупреждала я себя, но в то же время я должна была выяснить все до конца. Вот она, красивая маленькая девочка в клетчатом платье и кофточке. Улыбается. И взгляд такой, как будто у нее нет никаких проблем. Я захлопнула папку. Мне казалось, что сердце вот-вот лопнет от горя и негодования.

— А моя ма… Джесси Пилкингтон жива? — спросила я, когда миссис Биэти вернулась в гостиную.

— Да. У меня есть ее адрес, хотя мы с ней не разговаривали уже много лет. Но она по-прежнему присылает на Рождество открытки.

Как может детоубийца посылать рождественские открытки?

— Неужели вы ее не ненавидите?

— Это все не так просто… То, что она сделала, — отвратительно, но, с другой стороны, она уже достаточно наказана. Нельзя забывать и о том, что во многих отношениях она и сама была жертвой. Ее родной отец…

Я зажала уши руками.

— Стойте! Хватит! Пожалуйста, не надо больше.

Миссис Биэти взяла папку и бросила ее под стул.

Жаль, что нельзя так же легко выбросить из головы то, что я узнала.

— Мне кажется, что теперь я сама изменилась. Ничто больше не будет таким, как прежде. — Она кивнула — я, наверно, пойду. Мне надо все обдумать. Вы не дадите мне адрес Джесси Пилкингтон?

— Я не имею права скрывать его от вас.

— Но вы считаете, что мне лучше туда не ходить?

Миссис Биэти поправила манжеты, разгладила юбку.

— Я думаю, вы этим никому не поможете.

— И все же…

Она подняла папку, достала конверт.