Стараясь не шуметь, я открываю заднюю дверь. В университете нам неожиданно дали неделю на самостоятельную подготовку, но я не успела сказать маме. Она меня не ждет. Еще снаружи я услышала голоса.

Дверь туалета нараспашку, мама сидит на унитазе и надувает воздушный шарик. Уилл вылетает на кухню с воплем:

— Мамочка-а-а!

— В этом доме никакой личной жизни! — жалуется мама, и ее голос отражается от кафеля.

Я кладу сумки на холодильник и ложусь на пол. Мой малыш принимается по мне ползать, довольно хихикая. Как приятно возвращаться домой. Но только потому, что я здесь не живу. Может быть, меня назовут плохой матерью, потому что я не все время рядом с ребенком. Но я делаю, что могу. Нельзя требовать невозможного.

Ноябрь. Пятница. Вечером я, как обычно, звоню домой.

— Бабушке трубку дать? — спрашивает мама. — Она сегодня была на похоронах, и я завела ее к нам выпить чаю.

— Давай.

Шорох, какая-то возня, слышно, как кто-то сказал: «Чтоб тебя черти задрали!», потом тяжелое дыхание.

— Алло? Алло?

— Там никого нет, — говорит бабушка маме.

— Да есть. Подожди ты хоть секундочку, ради всего святого! — прикрикивает на нее мама.

— БАБУШКА, ПРИВЕТ!

— Тут у нас темно. А у тебя как?

— ДА. Я ЕЩЕ ТОЛЬКО В ЙОРКЕ.

— У «Клуба рабочих» будут жечь костер. А ты сегодня костер разведешь?

— МЫ ЗАПАСЛИСЬ ФЕЙЕРВЕРКАМИ.

— Да?

— БАБУШКА?

— Проповедь сегодня была — заслушаешься.

— БАБУШКА!

— Что?

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

— Я тебя тоже. Ой, Карен, я вся запуталась в этом проводе.