из вас я сражался плечом к плечу против союзников, – так вот, друзья мои, я настаиваю: Гай Марий не собирается использовать вашу силу и опыт, чтобы отправиться на Восток и победить Митридата.

Сулла дал им несколько мгновений, чтобы переварить услышанное, и после короткой паузы заговорил вновь:

– Друзья мои, я стою перед вами, поскольку меня послал Сенат, но задайтесь вопросом: почему здесь нет Мария, если он утверждает, что народное собрание назначила его главноначальствующим? Вы не думали об этом?

Еще одна короткая пауза.

Трибуны и центурионы нахмурились. Повисла напряженная тишина, в головы трибунов полезли мрачные мысли. Всех, кто слушал речь, охватило беспокойство.

– Я вам отвечу, клянусь Юпитером! Если я здесь, а его здесь нет, это лишь потому, что мне от вас скрывать нечего, тогда как ему есть что скрывать: Гай Марий не предстал перед нами, поскольку собирает ветеранов африканских и северных войн, чтобы отправиться с ними на Восток, против Митридата. Затем они разделят между собой щедрую добычу, которую принесет предстоящий поход. Вот почему Гая Мария сегодня нет среди вас!

Сулла увидел, как на лицах центурионов и трибунов сначала появилось удивление, а затем вспыхнул гнев. Посланники народного собрания растерянно моргали. Они плохо понимали, о чем говорил сенатор, но наверняка слышали о том, что Марий хочет собрать небольшой отряд ветеранов и вместе с ними предстать перед легионерами в Ноле. А если он действительно соберет не только ветеранов, но и все бывшее войско, как только что сказал Луций Корнелий Сулла?

Долабелла смотрел на своего наставника с восхищением. Сулла лгал невероятно мастерски: просто удивительно, как ему приходили в голову такие изобретательные, хитрые уловки…

Сулла видел, как во взглядах гонцов начинает расти сомнение, а морщинистые лбы трибунов и центурионов краснеют от ярости. Они хотели, чтобы богатая восточная добыча досталась им.

Избранник оптиматов смотрел исподлобья. Деньги: на эту наживку римские легионеры клевали мгновенно. Марий сделал из них настоящих воинов, но деньги для этих воинов играли первостепенную роль, и Сулла это сознавал. В большей степени, чем любой другой римский вождь.

Даже сам Марий.

– Итак, друзья мои, предлагаю вам выбор, – сообщил Сулла, – либо вы принимаете меня как главноначальствующего, либо не возражаете против того, чтобы Марий собрал ветеранов, сказал перед вами пару слов, убеждая остаться здесь и вести бесконечную осаду, а сам отправился с солдатами, со своими солдатами, не с вами, за несметным богатством, которое по праву и по велению римского Сената принадлежит вам. Решайте, что лучше. Но прежде я должен предупредить вас кое о чем.

Он понимал, что трибуны и центурионы готовы принять его в качестве верховного вождя, но он хотел чего-то большего, того, что сделало бы их решение неколебимым, необратимым.

– Должен предупредить вас, во имя Геркулеса, что, если мы отправимся отсюда прямиком на восток, Марий, Цинна, трибун Сульпиций и остальные римские популяры могут принять новые законы, чтобы добыча, по законам войны принадлежащая вам, досталась римской казне, управляемой ими и их приспешниками. Другими словами, они присвоят ваши богатства, заработанные потом и кровью на поле брани. Если вы действительно хотите пойти на Восток под моим началом, разбить Митридата и вернуться назад богатыми, обеспеченными на всю оставшуюся жизнь, вы должны, мы все должны первым делом… – он замолчал, сделал глубокий вдох и закончил: – Пойти против Рима!

Долабелла, до того слушавший Суллу с полуулыбкой, вытаращил глаза и приоткрыл рот. Никто никогда не шел против Рима, ведя за собой легионы. Предложение было неслыханным, нелепым, невозможным. Или нет?

Сулла знал, что слова его звучат чудовищно, но знал и то, что могущество денег – точнее, жажда получить эти деньги у тех, кто их не имеет, например у легионеров, осаждающих Нолу, – настолько велико, что позволяет осуществить немыслимое.

– Только если мы пойдем на Рим и обеспечим бесспорное превосходство Сената над народным собранием, – говорил он, – только если мы сделаем так, чтобы важнейшие решения принимал Сенат, а не собрание, отнимем у плебейских трибунов, подобных Сульпицию, право решать, кто возглавит римское войско, только тогда мы сможем двинуться на восток с уверенностью, что вся наша добыча действительно достанется вам. Итак, у вас есть выбор: подчиниться продажному собранию, где всем заправляют популяры, и смотреть, как Марий и его ветераны обстряпывают это дело, или же, повинуясь мне и Сенату, отправиться сначала в Рим и дать понять, что восточный поход по праву и по закону ваше и только ваше дело, что вся добыча должна достаться вам. Что вы на это скажете, начальники легионов? Останетесь ли здесь, чтобы вести проклятую бесконечную осаду, которая ничего вам не принесет, или отправитесь со мной в Рим, чтобы восстановить порядок и власть Сената и самим пойти на Восток? Что предпочитаете: сидеть на месте и наблюдать, как улетучиваются ваши мечты, или пойти на Рим?

Закончив речь, Сулла поднял руки в ожидании ответа трибунов и центурионов.

– Вперед, на Рим! – наконец ответил один трибун, и тотчас же десятки, сотни начальников в один голос принялись повторять одно и то же: вперед, на Рим! Вперед, на Рим! Вперед, на Рим!

Сулла спустился с помоста.

К нему подошел Долабелла.

– Ты не можешь пойти против Рима, – сказал он, все еще в оцепенении.

– Я и не иду против Рима, – возразил Сулла и, увидев недоверие на лице Долабеллы, пояснил: – Рим – мой.

XXX

Обучение Корнелии

Domus Юлиев, Рим

88 г. до н. э.

Мать Цезаря пригласила Корнелию провести утро вместе. Отец девочки, не выпускавший ее даже на Бычий форум за покупками в сопровождении рабов, на этот раз позволил принять приглашение.

– Не позорь меня, – напутствовал он дочь. – Говори поменьше и веди себя скромнее.

Цинну не удивило, что мать юного Цезаря захотела ближе познакомиться с девочкой, которой предстояло стать женой ее единственного сына. По его мнению, это было лишнее, помолвка состоялась – но женщины есть женщины, им нравятся подобные развлечения. До тех пор, пока брачный договор оставался в силе, личные отношения между членами двух семейств не имели значения для Цинны.

Корнелия захватила папирус с «Комедией об ослах», пьесой Плавта, которую дал ей почитать Цезарь, и под охраной рабов явилась в Субуру, в жилище Цезарей.

– Ну как, прочитала? – спросила Аврелия, когда девочка протянула ей свиток.

– Да, – ответила девочка односложно, следуя совету отца.

– И как тебе? – спросила хозяйка, жестом приглашая сесть на солиум, напротив нее, в главном атриуме. Пустые ложа указывали на то, что время обеда еще не пришло.

Корнелия не знала, что