— Вы хотите сказать, что запрете Нокса в этой комнате? — чуть ли не весело спрашивает Стеррок. — И что же он такого натворил?

Мужчины переглядываются, словно гадая, уполномочен ли Стеррок владеть такими сведениями.

— Оказалось, что побег арестанта не был случайностью. Его освободил Нокс, остановив тем самым машину правосудия.

У Стеррока глаза лезут на лоб:

— Боже мой, он спятил?

Ему вдруг приходит в голову, что Нокс слышит каждое слово — куда ж ему деваться?

— Я имею в виду, это просто невероятно.

— Да уж, невероятно.

Маккинли демонстративно отворачивается, и Стеррока захлестывает волна неприязни к нему.

— Ну-ну…

— Вот именно.

— Скоро будет готов обед, мистер Стеррок. — Скотт старается говорить как ни в чем не бывало.

— Ах, благодарю вас. Спасибо.

По сигналу Маккинли все они направляются к лестнице, а Стеррок остается, обратив взор на запертую дверь. Когда стук шагов затихает, он зовет, понизив голос.

— Мистер Нокс? Мистер Нокс?

— Слушаю вас, мистер Стеррок.

— Это правда?

— Да, это правда.

— Хм… с вами все в порядке?

— Спасибо, вполне удобно. Думаю прилечь.

— Что ж, спокойной ночи. Крикните мне, если… ну, если захотите поговорить.

Ответа не последовало. Стеррок гадает, означает ли это, что иссяк его источник дохода.

С наступлением темноты лавка Скотта превращается в бар. Стеррок сидит у печки, когда входит Мария Нокс. Дождь льет уже несколько часов; снег почти сошел, и жители Колфилда ходят по щиколотку в грязи. Уже поздно — он не знает, насколько поздно, но она, видимо, пришла поговорить со своим отцом. Однако направляется она прямо к Стерроку. Он знает, кто она, но разговаривать им не приходилось.

— Мистер Стеррок? Я Мария Нокс.

В знак уважения к ее беде он тяжко склоняет голову. Тяжесть усиливается примерно пятью стаканами виски, им выпитыми, и воспоминаниями, в которые он был погружен в течение последнего часа.

— Я знаю, уже поздно, но я надеялась с вами поговорить.

— Поговорить со мной? — Он вновь склоняет голову (похоже, и вправду надрался), но на сей раз со всей возможной галантностью. — Вот незаслуженное удовольствие.

— Не время для лести. Я хотела поговорить с кем-нибудь… ну, вы ведь не из наших, а весь город, похоже, сошел с ума.

Она говорит очень тихо, хотя в пределах слышимости никого нет.

— Вы подразумеваете… затруднительное положение вашего отца?

Она окидывает его взглядом одновременно раздраженным и расчетливым.

— Я толком не знаю, что здесь делаю. Наверное, дело в мистере Муди, служащем Компании, у которого сложилось о вас благоприятное впечатление, несмотря… ни на что. Бог знает, на что я рассчитывала…

Он понимает, пусть не сразу из-за выпитого, что она на грани слез и злится сама на себя.

— Не знаю, с кем еще могу поговорить. Я очень, очень беспокоюсь. Вы, мистер Стеррок, человек опытный, что бы вы сделали в моих обстоятельствах?

— Насчет вашего отца? А что вы можете сделать, кроме как ждать? Полагаю, утром они пошлют за судьей в Сен-Пьер, если дороги позволят.

— Думаете, сейчас не проехать?

— В такую погоду? Очень сомневаюсь.

— Я хотела поехать вечером, чтобы оказаться там первой. Они там бог знает что о нем наговорят.

— Дорогая моя девочка… даже не думайте об этом. Пуститься на ночь глядя в дорогу… в такой дождь… это безумие. Ваш отец придет в ужас. Это худшее, что вы можете для него сделать.

— Вы полагаете? Наверное, вы правы. В любом случае, я слишком труслива, чтобы отправиться в одиночку. О господи!

Она прячет голову в ладонях, правда, лишь на секунду. Мария сдерживает рыдания. Стеррок, восхищенный ее мужеством, заказывает себе еще одну порцию, и одну для нее.

— Вы ведь знали месье Жаме? Как вы думаете, что с ним случилось?

— Я не слишком хорошо его знал. Но у него было много тайн, а у человека с тайнами может быть больше врагов, чем у человека без тайн.

— Да о чем же вы говорите?

— Хм… только то, что… ну, я приехал в Колфилд — и до сих пор здесь, — потому что хотел купить одну вещь, принадлежавшую Жаме. Он это знал. Да только вещь эта пропала.

— Украдена?

— Похоже на то. Возможно, Фрэнсисом Россом. Так что я жду его возвращения.

— Так вы полагаете, что его убил Фрэнсис?

— Я его вообще не знаю, а потому ничего сказать не могу.

— А я… мне кажется, я знаю.

— И что же вы думаете?

Мария медлит, глядя в свой стакан — к ее удивлению, уже пустой.

— Кто может сказать, на что люди способны? Прежде мне казалось, что я верно сужу о людях, но теперь уверена в обратном.

Наутро, когда остальные готовятся выйти в путь, Джейкоб вошел в комнату и встал у кровати. Он заговорил с Фрэнсисом, но смотрел при этом на стену:

— Не думаю, что ты куда-нибудь денешься, но, если убежишь, я тебя догоню и сломаю вторую ногу. Понятно?

Кивая, Фрэнсис думает о шраме от ножа, который показал ему Дональд.

— Так мне не нужно сидеть здесь весь день напролет?

Фрэнсис мотает головой.

Потому он удивился возвращению Джейкоба. Метис отыскал в сарае деревяшку: прямую и крепкую — ствол молодой березы, и как раз подходящей длины. Он сдирает кору, срезает все сучки и округляет раздвоенную верхушку, придав ей вид гладкой буквы «У». Фрэнсис невольно увлекается, глядя на его руки: поразительно, как быстро деревянная палка приобретает сходство с костылем. Разорвав на полоски старое одеяло, Джейкоб, словно бинтом, туго обматывает ими дерево.

— Лучше бы кожей, иначе будет промокать.

— Вы хотите сказать, во время моего побега?

Поначалу, когда Фрэнсис говорил что-то необдуманное или глупое, не заботясь, что о нем подумают, Джейкоб, казалось, недоумевал, шутит Фрэнсис или нет: в глазах читалось сомнение, хотя лицо оставалось бесстрастным. Но на этот раз он улыбается. Да он ненамного старше меня, думает Фрэнсис.

Ему кажется, для них обоих будет облегчением освободиться от напряженного и беспокойного Муди. А для него самого облегчением станет свобода от матери, хотя, признавая это, он чувствует себя виноватым. Всякий раз, когда она в комнате, на них обоих давит тяжесть невысказанного, так что даже трудно дышать. Потребовались бы годы, чтобы произнести все нужные слова, просто чтобы от них избавиться.