управления», обнаруженное благодаря прочесыванию аккаунтов ИГИЛ в социальных сетях и связанных с ними метаданных. К 2016 году они уже хвастались тем, что с помощью «кибербомб» могут взломать и разрушить компьютерные сети ИГИЛ. ИГ, в свою очередь, якобы ответило, собрав в социальных сетях информацию по ста военнослужащим США и разместив «черный» список для своих сподвижников. Но, как пример рекурсивного онлайн-троллинга, где не знаешь наверняка, кто твой враг и в какую игру он играет, агентство Associated Press предположило, что угроза, на самом деле, была делом рук российских троллей. Получается, что логика онлайн сети наложилась на более традиционную логику асимметричной войны.

ИГИЛ лишилась своего территориального контроля по причинам, не связанным с использованием сетей. Жестокость подорвала его социальные основы и испортила отношения с высокопоставленными людьми Ирака, Сирии и Ливии. Первый успех пришел легко, молниеносно, представив ИГ в образе божественного всемогущества. Первые же серьезные военные неудачи развеяли этот ореол, и темпы вербовки заметно замедлились. И, конечно же, его фантастический план по строительству теократического государства одновременно с ведением асимметричной войны с державами, уже опустошившими Ирак, сам по себе был огромным перевесом. У него появилось столько заклятых врагов, что десятки тысяч завербованных солдат были не в силах с ними справиться. Невозможно представить, чтобы их проект хоть когда-то был чем-то большим, чем грандиозная иллюзия.

И все же технологическая основа международной вербовки оставалась самой слабой стороной ИГИЛ. По данным ООН за 2017 год, после того как ИГИЛ уступило Ракку, большинство их солдат были либо совсем нерелигиозными, либо ничего не знали об основах ислама. Еще хуже они разбирались в сложных политических идеологиях, исповедуемых такими исламистскими мыслителями, как Сейид Кутб, египетский теолог и член ассоциации «Братья-мусульмане», который так сильно повлиял на эту форму джихада. В большинстве своем это были молодые мужчины, социально маргинализованные, не имеющие образования и оказавшиеся в сложном экономическом положении, они ехали в Сирию или Ирак, совершенно не понимая, во что ввязываются. Многие, говорится в исследовании, вели преступный образ жизни и искали искупления вины. По данным другого исследования, проведенного Университетом Джорджа Вашингтона, мужчина из Техаса переехал в Исламское государство, чтобы преподавать английский язык. Идеологическая несостоятельность методов привлечения в ИГИЛ посредством Twitter-штормов и украденных хештегов отчасти стала причиной быстрого оттока людей после ужесточения военных действий.

Исламское государство пало, под его контролем осталось всего 4 % прежних территорий, но организация, известная как ИГИЛ, продолжает жить. Помимо прочего, это еще и разновидность фашизма XXI века. Их тактика использования социальных сетей говорит о том, как будет работать новый фашизм с учетом их культуры, систем связи и идеологии. Говоря языком Джонатана Беллера, это форма «фрактального фашизма». Если спектакль – это социальное взаимодействие посредством образов, то, по Ги Дебору, концентрированный спектакль поклонения фюреру в сетях сменился распыленным спектаклем товарных образов. В социальной индустрии один, два, три, много фюреров.

От ИГИЛ до альтернативных правых, новые формы фашизма возникают в среде микрознаменитостей, мини-патриархов и в потоке обезличенных сообщений. Если классический фашизм переносил нарциссическое либидо на образ вождя, олицетворяющего народ и его историческое предназначение, то неофашизм собирает алгоритмическое накопление настроений в виде идентификации по Twitter-шторму. Если однажды образ фашистской массы хорошо запечатлела аэросъемка с высоты птичьего полета, то сегодня этот образ доступен в более высоком разрешении в виде метрик. И если классический фашизм строился на вербовке из социальных организаций типа ветеранских клубов, то неофашизм, находящийся пока в зачаточном состоянии, набирает новых членов на платформах, практикующих свободные ассоциативные связи. Сетевое общественное движение обзавелось грубой силой.

8

Дональд Трамп – это будущее или переходный этап? Больше всего тревог социальная индустрия вызывает в связи с ее влиянием на избирательные системы: темные силы алгоритма продвигают к власти «популистов» (или «сторонников авторитаризма», кому как нравится).

Первый в мире «президент, полюбивший Twitter» – настоящая звезда социальной индустрии. Как и подобает Twitter-знаменитости, его политическая карьера началась с первого твита в 2011 году, когда он объявил об участии в онлайн-кампании, утверждающей, что рожденный не в США Обама не имеет права быть президентом. В отличие от оппонентов, у него здорово получалось улавливать массовые настроения. В ходе своей президентской кампании Трамп управлял вниманием СМИ посредством цифровых медиа. По словам специалиста по вопросам цифровых стратегий, работавшего в команде Трампа, его тактика заключалась в том, чтобы «экспромтом» выдавать явно безумные идеи, которые бы заставили СМИ говорить о нем. И Трампу удалась эта затея: несмотря на враждебное отношение со стороны средств массовой информации, он на 15 % чаще появлялся на экранах телевизоров и страницах газет, чем Клинтон.

Кроме того, Twitter позволил ему представить свою кампанию как захватывающую дуэль с врагами. Анализ твитов Трампа, опубликованных во время выборов, показал, что они стали удачной заменой программных заявлений. Большинство этих твитов обвиняли вашингтонский истеблишмент в неконтролируемой миграции, терроре и сокращении рабочих мест, а не обозначали политическую позицию. Он ограничил общий доступ к своей управленческой повестке дня. Онлайн-кампания Клинтон, напротив, всячески старалась воодушевлять хештегом #ImWithHer («я с ней») и мемами типа #pantsuit («брючный костюм»), навязывая энтузиазм карьеристки, которая движется вверх по социальной лестнице и борется против сексизма. Некоторые из выбранных ею тактик откровенно провалились, включая статью, где она назвала себя «твоя abuela», что в переводе с испанского означает «бабушка». Произвести впечатление на испаноговорящих избирателей не удалось, ее начали критиковать за поддержку военизированного пограничного контроля, а хештег #NotMyAbuela («не моя abuela») моментально стал вирусным.

Как президент, окруженный враждебными СМИ и Конгрессом, подвергшийся расследованию и пострадавший из-за утечки секретных данных, Трамп использовал Twitter в качестве прибежища бескомпромиссного суверенитета. Только там он мог провозглашать политику, разоблачать врагов, хвалиться своими достижениями и нападать на традиционные СМИ (за исключением веселого ультраправого утреннего шоу Fox and Friends) с хештегами #fakenews и #fraudnews. Очевидно, что с помощью платформ Трампу удалось укрепить свою политическую базу, что было бы невозможно, не изменись отношения между СМИ и либеральным государством.

Трамп, подобно премьер-министру Индии Нарендра Моди, филиппинскому президенту Родриго Дутерте и президенту Бразилии Жаиру Болсонару, успешно воспользовался политическими слабостями своих оппонентов. Моди, Дутерте, Болсонару и Трамп не только обошли традиционные СМИ, прибегнув к социальным сетям и мессенджерам, но и обернули в свою пользу (мнимую и реальную) коррупцию и патовое положение политической элиты.

Заняв президентский пост, Трамп пока что демонстрировал лишь несостоятельность правых националистов. Что касается торговли, то, подписав указ о выходе из потенциально выгодного Транстихоокеанского партнерства, он так и не смог предложить какой-то серьезной альтернативы институтам либеральной глобализации. Если взять внешнюю политику, то, несмотря на публичное уважение к Путину, он согласился с установками