Джеймс Коми посетовал на то, что Apple «позволяет людям преступать закон». То есть, по его мнению, не существует таких сфер жизни, к которым у закона нет доступа. Если интернет – это не что иное, как изощренный надзорный механизм, значит, закон – бенефициар. Американское государство было истовым борцом за технологии, режим собственности и свой глобальный коммерческий успех. Однако их имущественные претензии разбили фантазии полицейского государства о всеведении.

Вашингтон тем не менее продолжил поддерживать технологических гигантов. Более того, правительство решило, что с помощью функционала социальных платформ сможет расширить свой надзор и создать крупнейшую в истории США программу внутреннего шпионажа. Через Facebook правительство начало кибервойну против врагов, внедряя вредоносный код и похищая файлы с персональных жестких дисков. Именно это посягательство на безопасность платформы заставило разгневанного Марка Цукерберга позвонить в Белый дом и пожаловаться на непрозрачность программ АНБ. Он заявил, что секретные меры, направленные против безопасности, не только подвергают пользователей риску, но и заставляют их «верить в худшее» и, как он намекнул, отключаться. Полицейское государство замахнулось на информационную собственность платформ. Но несмотря на все эти конфликты, платформы остались близки Вашингтону. Они вели борьбу не за ценности, а за право контролировать информацию. Если уж на то пошло, то именно Google, Facebook и Twitter создали беспрецедентную систему слежения и предоставили правительственным службам такое обилие законных и незаконных способов использовать полученные данные.

Монополии социальной индустрии своевременно придумали, как сотрудничать с полицейским государством, предложив им сценарии возможного слияния. Это ставит под сомнение киберфутуристическую концепцию «облачной» логики, которая вытесняет верховную власть, разбивает суверенность на политику пактов данных и рассеивает ее в сетях, пересекающих границы и территории. Вместо того, чтобы направить сетевые потоки информации в обход централизованного бюрократического аппарата, потоки регламентированы и организованы бюрократической структурой таким образом, чтобы преумножить историческую власть правительств и корпораций хотя бы на короткое время. Это говорит также и о том, что освободительные мечты эпохи движения «Оккупай», «Анонимус» и пиратских партий, связанных с подобными заявлениями, были в лучшем случае сильно преждевременными. Сети, которые должны были обойти старых правителей, тоже расширили свои полномочия.

И все же, как отметил философ Жильбер Симондон, мы учимся у технологий больше тогда, когда они ломаются. Именно сбой толкает на проведение научных исследований и получение новых знаний. Платформы спровоцировали кризис в старом механизме управления и контроля. В своем стремлении к глобализации и технологической модернизации вашингтонская элита не до конца осознавала, на что идет. Будь то пресловутый девиз Facebook «Двигайся быстро и круши» или привычка Google никогда не спрашивать разрешения, это была сила, которая могла и может разрушать старые, установившиеся союзы государства и СМИ. А значит, могла и может подорвать власть Вашингтона.

6

Кто кого определил: Twitter – революции или революции – Twitter? Социальную индустрию называли движущей силой и иранского Зеленого движения 2009 года, и волнений в турецком парке Таксим-Гези в 2013 году. Twitter, Facebook и YouTube были не просто цифровыми медиа истории. Они сами были историей, технологическим авангардом драматических событий, изменивших мир. Они ассоциировались с прогрессом, молодостью, новизной, следующим большим прорывом.

Невозможно было бы измерить коммерческую ценность «Twitter-революций» для социальной индустрии. Средствам массовой информации свойственно усложнять причинно-следственные связи. Все данные говорят о том, что с начала Зеленого движения до конца протестов в парке Таксим-Гези пользовательская база Twitter выросла в семь раз, с 30 миллионов до 220 миллионов. А аудитория Facebook, и без того немаленькая, увеличилась с почти 250 тысяч до 1,2 миллиарда пользователей. Неизвестно, что повлияло больше: потрясшие весь мир события или другие коммерческие стратегии и «сетевые эффекты». Но рост был обусловлен, и, возможно, очень сильно, участием платформ в захватывающей истории всемирных молодежных восстаний.

Понятное дело, термин «Twitter-революции» всегда приукрашивал яркие события. Будь то в Иране или Тунисе, социальной сетью пользовалась лишь небольшая доля населения, преимущественно представители среднего класса. Всего двести активных пользователей Twitter в Тунисе. Больше, но все равно очень мало, сидели в Facebook. В Египте, где социальные сети куда более популярны и где ими пользуются 60 % населения младше тридцати лет, участники Молодежного движения 6 апреля смогли превратить Facebook в узел связи. Однако другие активисты пришли к выводу, что для организации куда важнее были мобильные текстовые сообщения. Как бы то ни было, но история отчаявшегося тунисского торговца, Мохаммеда Буазизи, который поджег себя после притеснений со стороны полиции, стала известна лишь благодаря фотографиям, размещенным в Facebook, и совпала с гневными настроениями, царящими в стране. Когда протестующие с площади Тахрир наводнили ленты захватывающими подробностями о своих смелых действиях, они не только увеличили расходы, связанные с подавлением режима, и ослабили позиции его заокеанских сторонников, но также придали уверенности тем, кто не решался вступить в их ряды.

Какими бы политическими целями ни руководствовались пользователи, наиболее успешные из них – те, кто понимает информационную политику платформы. Печально известный эксперимент c «эмоциональным заражением», который провела Facebook в 2014 году, основывался на хорошо известном факте, что эмоции можно навязывать. Манипулируя настроением пользователей, компания выяснила, что заражать можно массово, посредством сети. Виральность и стремительность информационной экономики – результат этой тенденции, они накапливают и собирают эмоции, выстраивают импровизированные союзы вокруг настроений, направляют их к эйфорическому моменту и затем рассеивают. Эксперимент доказал, что СМИ способны подделывать настроение пользователей и манипулировать им, чем Facebook, собственно говоря, занимается на молекулярном уровне, управляя нашими лентами. Но нет никакой нужды создавать массовую эмоциональную шумиху: все необходимые настроения возникнут сами собой.

В 2011 году вирусной стала модель протеста. На площади Тахрир союз исламистов, либералов и насеристов построил город в городе, мини-метрополию, в которой были свое электричество, жилье, утилизация отходов, медицина, еда, вода, контрольно-пропускные пункты, защищающие от частых нападений правительственных войск, а также межобщинная защита христиан и мусульман во время молитвы. Очень хотелось бы сказать, что во главе города встали компетентные управленцы, появилась атмосфера сотрудничества и взаимодействия. Но организаторы волнений на площади Тахрир уже были ветеранами, которые принимали участие в самых разных стычках: от антивоенных протестов до всеобщей забастовки в 2008 году. Уже десять лет они собирали людей, устраивали протесты и выступали в социальных сетях. Кроме того, символичная центральная революция на площади Тахрир должна была распространиться по всей стране, включая вооруженное население, с тем чтобы свергнуть действующую диктатуру. Оглядываясь назад, можно сказать, что даже тогда революция обошла стороной огромные слои населения, которые позже составили народный фронт вооруженного переворота генерала Ас-Сиси.

Несмотря ни на что, египетские революционеры подали людям идею. Предложенный ими формат протеста могли организовать противники жестких мер и борцы за демократию в