взгляды на ИГИЛ»). Через приложение, связанное с Twitter, Dawn of Glad Tidings, и смартфоны своих сподвижников террористы рассылали сообщения, составленные таким образом, чтобы не попадать в спам. Приложение было скачано десять тысяч раз, что позволяло проводить сложные операции по штурму Twitter. Когда силы Исламского государства наступали на Багдад, поиск Twitter по запросу «Багдад» в первой строке выдавал фотографию джихадиста, созерцающего развевающийся над городом флаг ИГИЛ. Им удалось присвоить себе хештеги Чемпионата мира по футболу и с их помощью распространить ссылки на свои пропагандистские ролики. По оценкам, к февралю 2015 года в Twitter ежедневно появлялось от 90 000 до 200 000 проигиловских сообщений. К середине того же года правительство США потребовало от Twitter удалять аккаунты, связанные с ИГИЛ, в результате чего было заблокировано около 125 000 пользователей. Они постили развлекательные ролики, рассчитанные на поколение нулевых, проживающее на Западе. Большинство роликов, скорее всего, снял бывший немецкий рэпер Денис Кусперт, перекинувшийся на сторону джихадистов. Джихад преподносили, причем очень успешно, как эталон мужской силы.

В это море саморекламы влился поток снафф-видео – террористы хвастливо показывали, как отрубают головы и участвуют в военных зверствах. Хотя поначалу все это настораживало лидеров ИГИЛ, которые не хотели лишиться поддержки мусульманского сообщества и боялись критики со стороны руководства «Аль-Каиды», вербовка не прекращалась ни на минуту. Как бы то ни было, ИГИЛ прославилось излишним проявлением жестокости и резким отказом признавать ограничения. Возможно даже, что некоторые приверженцы восприняли такой цинизм как подлинную приверженность этих «львов» своему делу: их реальность #nofilter (без фильтров) противостояла повсеместному лицемерию онлайн-знаменитостей.

За первые полгода американских бомбардировок ИГИЛ Пентагон сообщил о 19 000 новых членах организации, в основном с Ближнего Востока, 3000 из Европы, Северной Америки и Австралии. Удивительно, но многие из них прежде не были верующими – кроме того, как минимум для одного новобранца единственным учебником по религии стала книга «Ислам для чайников». Комбат-туристы из разных стран проникали в учебные лагеря якобы для того, чтобы отомстить за унижения империи – они порабощали езидских женщин и обезглавливали язычников, видимо, надеясь таким образом попасть в нирвану. С одобрения жутких новостей, освещающих «образ жизни» ИГИЛ, нездоровое увлечение этой группировкой напоминало навязчивые нацистские или сатанинские идеи американских подростков, оказавшихся изгоями общества и начинавших стрелять по одноклассникам. Оно вполне осознанно олицетворяло собой антитезу всему, за что выступала либеральная современность.

Не Twitter развел нищету в маленьких уэльских городках, где работали вербовщики, не Twitter толкал шведских подростков вступать в ИГИЛ, и не Twitter притеснял мусульманские меньшинства в пригородах Иль-де-Франс. И не Twitter допустил несправедливость, которая привела к появлению «Оккупай». И тем более не он создал ту атмосферу, в которой пассивная поддержка организации стала такой неожиданно широкой. На пике своей славы в Европе ИГИЛ было популярнее, чем на Ближнем Востоке. Согласно проведенным опросам, 7 % британцев и 16 % французов положительно относились к ИГИЛ, при том, что доля мусульманского населения в этих странах значительно ниже. И не Twitter создал модели государственного распада, позволившие ИГИЛ получить территориальное преимущество, не он заставил иракское правительство отправить в бой батальоны смерти, чтобы уничтожить упрямых суннитов, из-за чего те готовы были ненадолго принять правила ИГИЛ. Twitter не строил камеры пыток во время антиоккупационных протестов в Ираке, не устраивал по телевизору шоу, подобных показательным судам XX века, где допрашивали запуганных и забитых «гостей», подозреваемых в терроризме. Вот что привело к появлению этих хладнокровных джихадистов.

И все же сложно представить, чтобы ИГИЛ настолько эффективно удавалось сеять страх среди оппонентов и вызывать восхищение среди сторонников без социальной индустрии. Десятки тысяч деморализованных иракских военных, которые сдали Мосул без боя, отчасти поступили так, будучи уверенными в наступлении превосходящей их по численности вооруженной армии. На самом же деле силы противника составляли всего две тысячи джихадистов против тридцатитысячного правительственного войска. У ИГИЛ появились новые возможности идеологической пропаганды, которая несколько отличалась от иерархической, авангардной модели информационного взаимодействия «Аль-Каиды». ИГИЛ снимало короткие пропагандистские клипы наподобие голливудского развлекательного контента, разработало свою версию игры Grand Theft Auto – они пользовались непредсказуемостью Twitter, Instagram и Facebook, прибегали к краудсорсингу, запускали приложения и ботов и воровали хештеги. Чтобы внедрить свои небольшие, легкоусвояемые порции пропаганды в массовую культуру, они освоили логику Twitterstorm.

Исламское государство не продвигало глобальную тысячелетнюю политическую философию, как «Аль-Каида», оно распространяло готовую байку об освобождении от «деспотичного тагута» – системы режимов, оставшихся после колониального разделения Ближнего Востока. Для эффективной координации Twitter-штормов ИГИЛ применяло труд пользователей своего приложения, собирая данные со смартфонов. Пользователей призывали принять участие в пропаганде – делиться хештегами, статьями и видеороликами. На одном из этапов их даже просили размещать в сетях видео с флагом ИГИЛ в общественном месте. Организация создавала ощущение идентичности и сопричастности. Она обещала – как показал твит о куриных крылышках – что, переехав в солнечный виллайет Ракка и построив Исламское государство, пользователи обретут истинный смысл и ценность жизни. Поэтому они вербовали людей не только в военных целях, но и как потенциальных граждан, как они говорили, процветающего земного утопического государства, живущего по воле Божьей.

ИГИЛ представляло собой не автономное сообщество, а филиал с центральной иерархической структурой. Его утопические фантазии не были киберутопическими. Поэтому оно использовало социальные медиа куда эффективнее, чем протестные движения 2011 года, без подсознательного подражания и зависимости от модели ассоциации, имеющейся на платформах. ИГ переняло у сетей вирусные возможности и способность собирать толпы. Используя цифровые технологии, они устраивали террористические акты за пределами своего территориального охвата, как в Бейруте и «Батаклане». Но не полагались на сети в борьбе с централизованной властью. Централизованная власть уже разваливалась, и на ее месте ИГИЛ строило новый режим, собирая налоги с 7–8 миллионов граждан и контролируя доходные месторождения нефти. Террористы были вооружены и дисциплинированы, принуждены изнутри и стремились к идеологической однородности. Они быстро поняли, что формы ассоциации на платформе не «горизонтальные», а строятся вокруг сложных информационных иерархий, которыми можно манипулировать.

Использование США социальных медиа в борьба с повстанцами и ИГИЛ было случайным. Пока основной акцент ставился на координированную воздушную бомбежку, в результате которой, по данным американских военных, гибли десятки тысяч боевиков, администрация Обамы заговорила о кибервойне. Тема давно была на слуху. Америка уже устраивала кибердиверсии против ядерной программы Северной Кореи. Совместно с израильской разведкой они писали код для червя Stuxnet – вирусной атаки, остановившей ядерные объекты Ирана в Нетензе. В 2015 году Альберто Фернандес, чиновник Госдепартамента, занимающийся вопросами контртерроризма, заявил, что США необходимо отложить на время споры о «рынке идей» и создать собственную «армию троллей» для борьбы с ИГИЛ. Позже в этом же году ВВС США разбомбили здание «командования и