У нее были полные руки и ноги, лицо, иссушенное солнцем и ветром. Мужчина передал ей огромный стакан воды со льдом, а она – мне. Даже если бы этот лед в тот момент был из таза со свежепойманной рыбой, мне было бы все равно. Для меня этот лед был дороже всех бриллиантов мира. Она протянула еще горстку листьев базилика из своего садика. Я пытался пить и благодарить ее одновременно и в этот момент заметил, как она пытается положить базилик в мою сумку на поясе, в которой у меня были гели и еда. Я снял сумку, старушка взяла один листик базилика, заложила его мне за ухо и поцеловала в щеку.

И в этот момент я внезапно ощутил невероятный прилив сил. То ли ее помощь и доброта, то ли вода, базилик (я позднее узнал, что эта пряность считается королевой среди приправ, и называется она так от древнегреческого слова «басилевс», что означает «царь», и что в Греции она символизирует удачу и силу), но что-то у меня в сознании изменилось. Это был как раз тот самый любимый момент сверхмарафона, которого я всегда ждал. Момент, когда кажется, что все бессмысленно, что продолжать бег дальше совершенно бесполезно, но кто-то по-доброму обращается к тебе, или ты делаешь следующий шаг, или глотнешь воды, и вдруг понимаешь, что все не напрасно, как раз наоборот – продолжать бег, особенно в момент, когда тебе это кажется бессмысленным, сейчас самое важное в жизни. Многие бегуны ощущают такую ясность сознания после забега или тренировочной пробежки, достигнув состояния полного изнеможения и одновременно восхитительной усталости. Сверхмарафонцам такой момент ясности сознания практически гарантирован.

Всё было так же, как и за мгновение до этого: я был тот же, немного обезвоженный, хромал из-за перебитого мизинца, мне было жарко, я устал, квадрицепсы и икроножные мышцы болели так, как будто их отбили бейсбольной битой. Но я ощущал себя совершенно иным человеком.

Я стал наращивать скорость. Я обогнал Нуна, Талманна, впереди оставался поляк. Только новичок мог начать вести забег после десятой мили: это равносильно самоубийству. Вести забег после 25 миль – упрямство самоубийственное, но уже достойное уважения. Продолжать вести забег после 50 миль – форменное безумие. Или я сильно ошибался на его счет? В любом случае это было уже опасно.

Я пробегал через виноградники, зная, что Корыло впереди. И настолько впереди, что я его не видел.

Мне нужно его догнать, но нельзя было думать только об этом. Точно так же важно добраться до финиша, вложив в это все силы, но при этом нельзя было думать только о финише. Когда я добрался до 50-мильной отметки, мне нельзя было думать о том, что предстоит пробежать еще 100. Нужно было об этом помнить и забыть одновременно. Да, мы продолжаем бег вперед, но должны оставаться в настоящем. Я справлялся с этой задачей следующим образом: мысленно разбивал дистанцию на небольшие отрезки, которые можно мысленно охватить целиком. Например, иногда я обращал все внимание на то, чтобы добраться до следующей станции помощи, расположенной через три мили. А иногда представлял себе следующее укрытие от солнца или просто даже следующий шаг.

Может быть, «надо – значит надо» на деле означало «старайся не думать о последствиях, доверься знанию своего тела, самого себя и мирозданию»? Может, отец был не просто суровым парнем из Миннесоты, а настоящим провидцем? Я улыбнулся, подумав об этом.

На 70-й миле меня догнал Нун, я жестом показал вперед и пожал плечами. Что же это за парень, прибежавший сюда с коляской? Нун не говорил по-английски, я не знал португальского. Он только сказал: «Скотти, ты – сила», немного обогнал меня, жестом показывая, чтобы я следовал за ним. Мы вместе пробежали 30 миль в погоне за поляком. Мы бежали по сухой, выжженной земле, мимо древних руин, пыльных деревушек, в которых откуда-то из темных переулков и старых ворот появлялись дети и бежали какое-то время вместе с нами, болтая и смеясь. Не знаю, то ли они смеялись над нами, то ли подбадривали нас. Я вспомнил о своем детстве, о нашей грунтовой дороге и подумал: что бы я тогда сделал, если бы увидел, как мимо моего дома пробегают какие-то взрослые? И еще подумал: «Интересно, кто-нибудь из этих маленьких греков забегает иногда за соседние холмы, задаваясь вопросом “Почему?”»

На 101-й миле один человек подарил мне цветок. Когда он его протягивал, у него в глазах были слезы. Почти все, кого я встречал в Греции, были полны страстью к жизни. Мне кажется, это неразрывно связано с местной землей, водой, растениями.

Говорят, что когда создавались Афины, древние боги спорили, кто должен стать покровителем города. Спор возник между Афиной, богиней мудрости, и Посейдоном, богом морей. Зевс сказал, чтобы каждый из них подарил смертным жителям города подарок, и тот, чей подарок больше придется им по душе, и должен стать покровителем Афин. Посейдон устроил водопад в Акрополе, но вода в нем была соленая и оказалась никому не нужной. Афина же создала оливковое дерево, которое дарило людям плоды, масло и древесину. Для меня, спортсмена, питающегося растительной пищей, было особенно интересно соприкоснуться с культурой, в которой сохранялось символическое значение растений, в которой люди до сих пор лечились при помощи пряных трав. Здесь вообще все было живой историей. Греция – родина Гиппократа, основателя современной медицины, и именно он считал питание и физические упражнения очень важными для поддержания здоровья, именно он писал: «Пусть пища твоя станет лекарством твоим, а лекарство твое – пищей твоей». В своем труде «О древней медицине» он также писал: «Я считаю, что каждый врач должен разбираться в том, как работает природа. Если он хочет достойно служить своему призванию, он должен пытаться узнать, как именно человек относится к определенным видам пищи и напиткам… При этом недостаточно просто знать, что сыр – это плохая пища, потому что он вызывает недомогание у того, кто его съел. Нужно знать, какой именно недуг он вызывает, почему и какой субстанции в человеке он не соответствует».

Надо заметить, что Гиппократ отнюдь не советовал всем отказаться от сыра, он скорее указывал, что у некоторых людей сыр переваривается хуже, чем у других. Может быть, речь шла о непереносимости лактозы.

Пока я был в Греции, я ел как можно больше инжира, гранатов, оливок, а также горных трав, которые там называют «хорта». Для меня это был просто рай собирательства. Почти на каждой тренировочной пробежке я пробегал мимо виноградников, миндальных, цитрусовых, айвовых садов, иногда даже мог на ходу сорвать какой-нибудь плод. Греки в целом ели простую пищу, и она была очень полезной.

На 107-й миле я пробежал по дороге, на которой Фидиппиду явился бог Пан. Современные ученые могут сказать, что это была галлюцинация, вызванная недостатком сна и усталостью. Но это действительно было какое-то особенное место, среди камней на вершине холма. Я забрался на холм и начал спуск вниз, к городу у подножия холма. Были видны костры и слышны подбадривающие возгласы жителей окрестных деревень. Мне оставалось пробежать меньше пятидесяти миль, и я чувствовал себя невероятно хорошо.

Я не обращал внимания на сломанный мизинец. Болело уже все тело, но мне было все равно. Это один из многих позитивных моментов в сверхмарафонах. Тебе может быть очень плохо, настолько, что ты даже думать не можешь, что может быть так плохо, но ровно до тех пор, пока ты вдруг не обнаруживаешь, что тебе все равно. Какое там «второе дыхание»! В сверхмарафонах открывается и третье, и четвертое, и пятое. Мне надо было пробежать еще миль сорок. И в этом состоит еще одна прелесть сверхмарафонских дистанций свыше 100 миль. Можно еле тащиться, отчаиваться, ошибаться, снова отчаиваться, но при этом практически всегда остается шанс на спасение – только руку протянуть. Этого спасения невозможно достичь силой разума, размышлениями. «Надо – значит надо».