В ноябре я поехал в Техас, на забег, отличающийся от всех тех, что я бегал раньше. На сверхмарафонах обычно дистанция и условия маршрута являются константами, а время прохождения дистанции становится переменной, отображающей личный успех (или публичный провал). На некоторых сверхмарафонах эти параметры меняются местами. На таких забегах фиксированной величиной является время. Бегуны бегают по кругу, снова и снова, и обычно круг чуть меньше мили, в течение 24 часов. Выигрывает тот, кто пробежал как можно более длинную дистанцию.

И даже самые тренированные и быстрые сверхмарафонцы считают, что монотонность 24-часовых соревнований – это испытание для сознания и эмоциональная нагрузка, которые могут оказаться непосильными многим.

С точки зрения физиологии, нагрузки на мышцы и расхода энергии, 24-часовой забег ничем особо не отличается от обычного сверхмарафона. Только тут нет горных троп и диких цветов, на которые можно полюбоваться, нет горизонта или горного пика вдали, на который можно ориентироваться, измеряя свой прогресс на забеге, нет никого позади или впереди, с кем можно было бы соревноваться, нет одиноких рассветов и сумерек, когда можно погрузиться в свои мысли. И самое важное – нет финишной черты, есть просто момент, означающий окончание забега.

Еще не так давно люди, изредка бегающие по выходным, удивлялись, зачем кто-то бегает марафоны. Марафонцы и сегодня несколько удивляются дистанциям больше 42 километров. И даже среди сверхмарафонцев есть те, кто не видит смысла в 24-часовых забегах. Я и сам этого не понимал, пока в 1999 году мне в руки не попалась книга «Сверхмарафон» Джеймса Шапиро.

Конечно, соревнования на сверхдлинных дистанциях начали проводить гораздо раньше, чем это было зафиксировано в письменных источниках. Существует документальное свидетельство о суточном забеге, который состоялся в 1806 году в Англии. Авраам Вуд и Роберт Барклай Аллардис поспорили на 600 гиней, что каждый из них выиграет забег по дороге от Ньюмаркета до Лондона. Толпы болельщиков были огромные, погода ужасная, а участников в итоге обвинили в мошенничестве. Так или иначе, но суточный бег как вид спортивного состязания состоялся в XIX веке, хотя концепция суточного бега появилась намного раньше, еще во времена, когда люди измеряли время по солнечным часам. Древнегреческие историки писали о бегунах, которые бегали от рассвета до рассвета. А в книге «Индейский бег» Петра Набокова описываются ритуальные забеги индейцев, время которых также определялось циклами смены дня и ночи («Бегуны своей силой поддерживали движение солнца по небосклону»).

В 1870-х годах появился подвид 24-часового забега – шестидневное соревнование, в течение которого участники пытались преодолеть как можно большую дистанцию. Но с течением времени этот вариант состязания перестал привлекать внимание бегунов, и с 1890-х годов такие старты прекратились.

А забеги на 24 часа тем не менее продолжались. В 1953 году великий Артур Ньютон, основоположник методики медленного длительного бега, при содействии Британского клуба любителей бега по дорогам организовал и провел суточный забег. С тех такие забеги стали проводиться в Италии, Южной Африке, Новой Зеландии и даже в США. Первым международным соревнованием стал забег в швейцарской Лозанне в 1981 году.

Победитель, француз Жан-Жиль Буске, пробежал тогда 272 километра 624 метра (169,3 мили).

В 1984-м грек Яннис Курос пробежал 177 миль в Квинсе, в Нью-Йорке, последнюю милю он преодолел за 28 минут. Но это было для него только начало. На следующий год под ливневыми шквалами урагана «Глория», при скорости ветра 27 метров в секунду, Курос пробежал 178 миль. И на этот раз последнюю милю он не шел пешком.

В 1996-м в суточном забеге на стадионе Курос пробежал чуть больше 182 миль, а в 1997-м – 188 миль и 1200 метров. Никто до него не пробегал столько за 24 часа: он превысил существовавший тогда рекорд на целых 17 миль. Эта дистанция равнялась семи марафонам с пятью милями. Среднее время на этих «виртуальных» марафонах равнялось 3 часам 19 минутам. Когда Курос завершил забег, он сказал: «Это рекорд на века». Я и не собирался бить его рекорд. Я считал, что Курос был прав, когда это говорил. Но я хотел как можно ближе приблизиться к этой вершине.

Я выбрал забег Ultracentric Experience в районе Далласа. Я посчитал, что, во-первых, это будет достойное испытание, а во-вторых, возможно, мне удастся установить рекорд США. А еще я выбрал этот забег потому, что маршрут, судя по словам организаторов, должен был быть без подъемов и спусков. Но дистанция оказалась совсем не плоской. У меня накапливалась усталость, удручала неизменность всего вокруг. После восьми часов, пробежав 50 миль, я сошел. У меня не было никаких шансов установить рекорд США, и к тому же бежать 24 часа подряд даже по плоской трассе сложно, а по трассе с двумя горками – просто безумие.

Я полетел в Миннесоту повидаться с мамой. Когда я был в доме сестры, я позвонил своей подруге в Южной Калифорнии. Ее звали Дженни, мы к тому времени были знакомы уже восемь лет. Дженни работала в компании Montrail, которая была моим спонсором. У нас с Дженни было много общих знакомых, мы постоянно пересекались на разных встречах бегунов. У нее были длинные черные волосы, а ее широкая улыбка была просто ослепительной. Она отличалась особой прямотой суждений, и мы здорово подружились.

Я все еще не мог заставить себя вернуться в Сиэтл. Мне хотелось попутешествовать. Дженни недавно перешла на работу дизайнером в компании Patagоnia и переехала в город Вентура. Она пригласила меня к себе, и идея поездки к пляжам в солнечный калифорнийский край показалась мне более заманчивой, чем возвращение в холодный ноябрьский дождливый Сиэтл. Я когда-то сказал своему другу Луису Эскобару, что хотел бы поработать добровольцем на 50-километровом забеге в Санта-Барбаре. А теперь я размышлял, не переехать ли туда вообще. В общем, я решил съездить разведать обстановку. Я сказал Дженни, что прилечу в Калифорнию прямо из Миннесоты. Она в ответ спросила, не устал ли я от переездов, может, лучше сначала вернуться домой в Сиэтл. А я ответил, что сейчас мне кочевой образ жизни кажется домом.

Я остановился у Дженни. Мы бегали вдоль пляжа, разговаривали о наших отношениях с другими людьми, о жизни. Мы ездили на фермы собирать апельсины и гранаты, готовили, и я проводил много времени в уединении, пока она работала. Я наконец-то чувствовал покой в душе, счастье. И улетал в Сиэтл полным уверенности в себе.

Если бы я только знал, что мне предстоит, возможно, я бы попытался продлить это время.

В начале 2009 года у меня случилась травма – болезненное воспаление соединительной ткани, проходящей через стопу. Я старался сделать все возможное, чтобы вылечиться: подкорректировал тренировки, бегал босиком по песку и траве, прикладывал лед, старался укрепить мышцы стопы. Иногда я себя чувствовал прекрасно, но иногда боль в стопе была настолько острой, что тренировки приходилось сокращать.

А потом позвонила Леа и сказала, что она обратилась к адвокату. Она хотела получить права на мой тренерский бизнес, мой кабинет физиотерапии, да еще и доходы с моей беговой карьеры.

Для меня это все означало жизнь, полную тренировок, работы и соревнований только ради того, чтобы отдавать ей все, что заработаю, оставив себе лишь небольшую сумму на жилье и еду, да и то на последнее – вряд ли. Я опять возвращался к жизни в долг. Я только пару лет назад расплатился с прежними долгами. И был ужасно разозлен, напуган перспективой банкротства. Я решил перестать участвовать в соревнованиях, исчезнуть, работать на местной ферме с оплатой, достаточной разве что для выживания. Так я заодно мог чаще встречаться с мамой.