– Война.

– Да-а, если бы ее, заразы, не было… Тех, кто в сегодняшней атаке убит, похоронят, а где лежат те, кто при отступлении погиб или пропал без вести, как Николай Селиванов?

– Он все сетовал, что ты ему анекдот перед боем не успел рассказать.

Бражников задумался.

– Анекдот? Разве сейчас упомнишь, что я ему хотел рассказать. Может, этот. Разговаривают два немца в Берлине. Один другому говорит: «Мой сын был убит под Москвой». Второй ему отвечает: «А моему удалось избежать пули русского солдата». Первый говорит: «Как ему это удалось?» Второй в ответ: «Он подорвался на партизанской мине».

Гришка слабо улыбнулся.

– Кто знает, может, придет время, и мы с этими немцами в Берлине поговорим. Спросим, зачем они своих сыновей других людей убивать посылали!

Степан положил руку на плечо Вострецова.

– Может, и спросим. Сегодня же спросили. Вон сколько нечисти накрошили, да еще и пленных взяли.

Сейчас, в сумерках, поля боя было не видно, но при свете Гришкина память запечатлела подбитый немецкий танк с опущенным дулом орудия, развороченные гранатами и снарядами укрепления, многочисленные трупы в серых шинелях.

Утро встретило гвардейцев на берегах знакомого ильменя Дед-Хулсун, где еще до сих пор видна была брошенная ими во время отступления техника. По всей видимости, немцам не все удалось вытащить из озера или не до того было. Полк подавил оставшиеся точки сопротивления противника у Дед-Хулсуна и пошел дальше. Теперь его путь лежал на Улан-Эрге, селение, где гвардейцы сто седьмого приняли свой первый бой в калмыцких степях. Гришке почему-то вспомнился седоусый железнодорожник из Астрахани, ему захотелось увидеть его сейчас и без стыда и смущения сказать: «Вот, отец, я обещал, что немца прогоним и до Астрахани не допустим, так и случилось».

На марше полк догнало известие: двести сорок восьмая стрелковая дивизия взяла населенный пункт Яшкуль. Немцы отступали. Вечером полк был уже в двадцати пяти километрах от Элисты. Гвардейцам хотелось двинуться на столицу Калмыкии и поучаствовать в ее освобождении, но предстояло выполнить задание командования – взять Улан-Эрге.

В ночь завязалась перестрелка с боевым охранением противника. Стрельба слышалась и с противоположной стороны поселка. Это вела разведку боем сто пятьдесят вторая особая бригада. В темени, ближе к утру, пошли в атаку. И снова бег, топот ног, прерывистое дыхание многих людей, крики: «Ура!» Впереди нестройно защелкали винтовки, залаял пулемет, раздался треск автоматов. Все слилось: противный визг пуль, стоны раненых, яркие сполохи взрывов, огненные пунктиры трассирующих очередей. На короткое время залегли, отдышались и снова броском вперед. Вот и окраина поселка. Впереди полуразрушенное низкое глинобитное здание, рядом укрепление из мешков с песком. Над мешками появилась голова в каске. Гришка уловил вспышку, выстрелил в ответ. Голова в каске исчезла. Вострецов замедлил бег, теперь надо быть осторожным, в поселке противник может выстрелить отовсюду. Каждый дом, окно, забор, угол здания таили опасность. Между мешками с песком и полуразрушенным зданием мелькнул серый силуэт, махнул рукой. В голове Вострецова пронеслось: «Граната!» Он бросился на землю. Поздно. Взрывная волна толкнула его в правый бок. Нестерпимая боль затуманила сознание.

* * *

Утро было пасмурным и холодным, но Вострецову оно казалось солнечным и теплым, ведь он вернулся туда, откуда начинался его боевой путь. Двадцать восьмая армия с минимальными потерями освободила Улан-Эрге. Его полк, который начинал бои по защите Астрахани здесь, теперь уходил дальше, на запад, а путь Гришки лежал на восток, в госпиталь. Ранения оказались серьезными, особенно осколки гранаты повредили правую ногу, правую часть лица и глаз. Боль то и дело шла на него в атаку, лицо побледнело от потери крови, но Гришка терпел, не хотел показывать слабость перед однополчанами. Все происходящее напоминало ему Хулхуту. Все так же: утро, освобожденный от врага поселок, рядом гвардейцы, а мимо идут и идут колонны красноармейцев. Вострецов вгляделся в лица, среди них много казахов. Это были бойцы сто пятьдесят второй особой бригады. Гришка вспомнил, что именно в нее мечтал попасть Кузенбаев. Он подозвал Бражникова, слабым голосом попросил:

– Степа, спроси, не знают ли они Кузенбаева Аманжола?

Бражников подбежал к проходящим мимо красноармейцам, крикнул:

– Братцы! Кузенбаева Аманжола кто знает? Есть у вас такой?

Бойцы проходили мимо, отрицательно мотали головами, пожимали плечами, переспрашивали друг друга, отвечали: «Нет». Бойцы шли, а Бражников продолжал спрашивать. Вдруг один из бойцов остановился.

– Кузенбаева как не знать. Лучший стрелок в нашем батальоне. Ребята! Крикните сюда сержанта Кузенбаева!

От бойца к бойцу понеслось:

– Кузенбаев! Кузенбаев! Кузенбаев!

Не прошло и пяти минут, как к Бражникову подошел смуглый, невысокого роста казах со снайперской винтовкой через плечо.

– Э-э, зашем киришиш? Зашем тибе нужен?

Бражников указал в сторону, где сгрудились рядом с Вострецовым пятеро гвардейцев. Казах посмотрел на раненого, всплеснул руками.

– Ой, бой! Гришка дос! Живой!

Кузенбаев подбежал к Вострецову, нагнулся. Гришка улыбнулся, протянул руку.

– Здорово, Кузя! Как видишь, живой, только вот поранило малость.

Аманжол пожал Гришке руку, спросил:

– Говори, где был? Николай, Санджи куда делся? Я думал, сапсем все пропал.

Гришка вкратце рассказал, что случилось, и в свою очередь поинтересовался:

– Про старшину Афанасьева, про Магомедова что знаешь?

– Нет Магомедов. Немес, сволош, стрелял, когда назад ходили. Потом мине в шаст отправляли. Я после командир рота Ковальчук видел, спросил, гиде Тимопей Дмитриш, а он мине сказал, убили Апанасьев, когда Хулхута у немес отбирали…

Больше поговорить не успели, Кузенбаева позвали, а гвардейцы передали Гришку санитарам. Через три часа Вострецов ехал в кузове полуторки в сторону Астрахани.

Новый год Вострецов встретил в одном из астраханских госпиталей. Гришка помнил, как с наступающим 1943 годом их поздравлял начальник госпиталя, военврач второго ранга, а потом дети читали раненым стихи. Девочка лет восьми прочитала его любимое «Жди меня, и я вернусь». Слова, как и прежде, тронули душу, вспомнились мама и Маша, которым он обещал вернуться. После детей выступали артисты, а потом раненым дарили подарки: кисеты для табака, вязаные варежки и носки. Все остальное заслонила боль. В этот день ему сделали операцию. Гришка молил Бога и хирурга только об одном, чтобы не отрезали ногу. Хирург-армянин успокоил:

– Я что тебе, мясник, направо и налево ноги отрезать?! Что в футбол играть будешь, не обещаю, но ногу я тебе сохранить постараюсь, только придется потерпеть.