— И не осуждаете меня? — спросил я.

Дети снова ответили мне утвердительно.

— Но у меня все равно есть вина перед Катей. И у каждого из вас есть вина перед Катей, потому что мы по разным причинам не пришли к ней в жуткую минуту одиночества и обиды, как не пришли к Кате-большой, которая сейчас плачет одна.

— Я позову Катю-большую, — предложил Коля.

Я кивнул, и он побежал.

Через несколько минут пришла Катя. Она не плакала, но глаза ее были красными, а веки набухшими.

— Мы просим у тебя прощения, Катя, — сказал я. — Мы обидели тебя.

— Нет, нет, что вы, — застеснялась Катя. — Я заплакала потому, что как увидела вас, так и вспомнила Катеньку. Она в последние дни только о вас и говорила. Помните, вы рассказывали про Ставрогина и про Неточку Незванову?

— Разве я рассказывал про Ставрогина?

— Рассказывали. Он еще ухо жевал у губернатора…

Ребята засмеялись, а мне стало грустно. Как же глупо, бестактно с моей стороны влезать в невинные души, рассекать нежные ткани и возлагать на детей непосильную ношу человеческой гордыни, отчуждения и низости.

— Это я, наверное, напрасно сделал, — прошептал я.

— Нет. Не напрасно, — сказала Катя.

— Я знаю, какая это тайна. Я знаю, кто убил Екатерину Дмитриевну, — неожиданно сказал Саша.

К нему все разом повернулись.

— Ты выкинь это из головы, не лезь в чужие темные дела! — произнес я почти на крике.

— А почему вы так говорите? — спросил недоверительно и даже злобно Саша. — Боитесь?

Как только он сказал это слово, так во мне снова вспыхнула жажда поиска правды. И злоба тоже всколыхнулась во мне: "Надо же, эти птенчики меня подозревают! Наглость такая!"

— Не смейте никого подозревать! Это мерзко! — сказал я. — А я ничего не боюсь, только детям незачем лезть во взрослые дела.

— А как же Павлик Морозов? — спросил Саша.

— Во-первых, сейчас времена другие, а во-вторых, мне не нравится Морозов. — Я говорил с ними, как со взрослыми. — Не нравится сама идея предательства детьми своих родителей.

Я еще долго говорил им о том, что готов сам идти до конца, чего бы мне это ни стоило: позора, унижений, тюрьмы, готов бороться за ту единственную правду, к какой, наверное, стремилась Катя-маленькая.

— Ребята, там, в тюрьме, — говорил я, — мне вдруг все опостылело и у меня не стало сил бороться за правду. А теперь, когда я встретился с вами, когда я понял, как вы любите Катю и как она нас любила, теперь я твердо решил, что буду всю жизнь бороться против всего недоброго, что есть в нашей жизни. Я не хочу давать клятву. Но если бы довелось это сделать, я бы поклялся именем Кати-маленькой. Она всегда будет с нами. Мы всегда ее будем помнить.

Кое у кого на глазах заблестели слезы, а лица еще больше просветлели. Мы распрощались, и я не оглядываясь ушел. А когда, перед тем как свернуть за угол, повернулся, то увидел ребят, махавших мне руками.

Я шел и думал о том, что у меня в последние дни давно не было такого радостного состояния. Я думал о любви. О разной любви. К природе, к женщине, к творчеству, к родным, к детям. Мера человеческой высоты — любовь. И смысл жизни в любви. Особняком стоит в жизни человека любовь к детям. Здесь все чисто. Здесь не может быть фальши. Мигом распадается все, если закрадется фальшь. Любовь к природе, к женщине, к мужчине, к творчеству — здесь многое может быть прагматичным. Многое может быть подчинено извлечению определенной пользы. Любовь к детям не знает выгод. И все же тот, кто познал эту любовь, способен понять многое. Любовь к детям благодатно питает душу. Происходит, возможно, энергетическая подпитка. Но дети способны и отнять все. Их щедрость способна обернуться жадностью, максималистской агрессивностью. Они посягают на мир взрослого. И это уже крайности. За пределами меры совершенства. Гармонии.

Когда я подошел к своей калитке и обнаружил на ней приколотую записку: "Не забудь встретить Розу Белую", мною вновь овладел страх. Сегодня было 22 августа. Значит, встреча должна состояться завтра. С кем? Кто такая Роза Белая? О чем уведомляло меня неведомое лицо. На кой ляд и кому я нужен?

— Такая настойчивость — это даже интересно, — между тем говорил Костя. — Зачем? Отвлечь, попугать? Зачем вообще вы им сдались? Где бриллиант? — вот главный вопрос. Убей меня бог, они считают, что кулон у вас. И пытаются найти с вами общий язык. Признайтесь хоть мне! — взмолился Костя. — Скажите, что сокровище у вас, — и мне все станет ясно.

— Костя! Не забывайтесь, — проскрипел я: мне надоела его болтовня, хотя он и подал мне любопытную мысль. Она тут же нашла подтверждение. Там, в тюрьме, когда Шамрай сказал, что кулон у него в роще спрятан, я промолчал. Он, видно, решил, что кулон у меня, иначе бы я что-то спросил о бриллиантах.

Петров, как только увидел записку и телеграмму, сильно разволновался. Никогда я не видел таким Петрова. Он тут же убежал куда-то с двумя бумажками.

— Сейчас позвонит на телеграф, будет искать отправителя. Это лишняя трата времени. Ничего не удастся им найти.

— Костя, не каркай. Может, и удастся.

Наконец вернулся Петров. Он улыбнулся мне и Косте.

— У меня есть новости, но пока помолчу. Завтра надо будет подойти к пригородным кассам. Мы тщательно продумали все возможные варианты встречи, поэтому не волнуйтесь. Все будет хорошо.

В одиннадцать ноль-ноль я стоял у пригородных касс и ждал. Я волновался. Старушки и цыгане торговали цветами. Календула, гвоздики и полуувядшие розы на коротких ножках. И еще васильки. Ко мне пристала одна цыганка.

— Возьми васильки — всего за червончик.

Я невольно обратил внимание. Букетов шесть. И синева такая притягательная, так захотелось увидеть на холсте эту васильковую радость, и фон представил себе — охра. Чистая охра. Я сгреб все шесть букетов и отдал цыганке десятку.

— Молодой и красивый, послушай, что скажу, — запричитала она шепотом. — Есть белые розы. Недорого отдам. Всю жизнь будешь помнить.

Я обомлел. Цыганка между тем приподняла тряпку, и я увидел на дне корзины три белые розы.

— Десять рублей. Пять рублей мне, а пять — хозяину…

— Какому хозяину? — возмутился я.

— Что же ты, умный и красивый, считаешь, что я их под юбкой выращиваю или еще где-нибудь? Хозяин хочет заработать, я хочу заработать, ты хочешь заработать. Будешь брать — бери, а если нет денег — не мешай мне…

Я раздумывал. А потом брякнул:

— Отличные розы. Беру. Хочу хозяина повидать. Хочу предложить ему участок под розы.

— Ох, какой молодой и хитрый, — запела цыганка, — а ну дай мне руку — всю правду тебе скажу.