не перепрыгнул, а не прыгнул». Он настолько увлекся выискиванием в ее речи фраз, к которым можно прицепиться, что перестал вникать в смысл ее слов. Уже скоро ей надоело, что она боится раскрыть рот, и она придумала способ борьбы: Эдна нарочно искажала все фразы, какие только возможно. Почти год муж багровел лицом, плевался и пинал мебель, и, должно быть, это возымело действие, потому что в один прекрасный летний день он объявил, что переезжает в общежитие для пенсионеров-железнодорожников. Если не считать документов на развод, которые она подписала с таким яростным рвением, что сломала кончик ручки, и ежегодных открыток на Рождество, которые она рвала, не вскрывая конвертов, она больше не слышала о нем. Как оказалось, от привычки искажать фразы трудно отделаться, но это вовсе не стало ее пороком. Ведь миру нужно больше разнообразия, а не меньше.

Проходя в тени дома Стерлингов, Эдна задрожала от холода. Поперек дороги лужицами черной замороженной воды лежали тени от толпы снеговиков. В солнечном свете те из них, у кого имелись какие-то черты лица, как будто искоса поглядывали на Эдну, пока она проходила мимо, и беззвучно поворачивали ей вслед белые головы. Она не обратила на них внимания и пошла вверх по дороге прямо к лесной опушке.

Колючие еловые ветви, напоминавшие ей рыбьи скелеты, заискрились под слоем снега. То тут, то там солнечные лучи, казавшиеся плотными в туманной дымке, подсвечивали подстилку из опавшей хвои. Лес был придавлен к земле тяжестью смерзшегося снега и ледяных сталактитов, тяжестью, которая не отпускала отсюда тишину. Голиаф резко остановился, заставив и хозяйку притормозить у начала маршрутов.

– Не делай так, я же упаду, – посетовала Эдна. – Что ты там услышал?

Пес приготовился бежать: уши навострены, левая передняя лапа застыла в воздухе. Она дважды обернула поводок вокруг руки, прислушиваясь, однако даже высвободив одно ухо из-под лыжной маски, она не услышала ничего, кроме всеобъемлющего молчания леса.

– Просто старая птица, – произнесла она громко. – И не смей бежать.

Голиаф как будто испугался, когда она раскрыла рот, и струхнул еще больше, когда она повысила голос. Ей пришлось дернуть за поводок, чтобы он пошел рядом с ней по дорожке.

– Пойдем «зеленым» маршрутом, – решила она.

«Зеленый» был самым коротким маршрутом и, судя по всему, самым популярным: когда дорожки расходились, большинство следов оставалось на нем. Тут оказалось грязнее, чем она ожидала, зато отпечатки ног создавали ощущение обитаемости леса, хотя не сказать чтобы она боялась одиночества в компании Голиафа.

– Ну, двинули, – сказала Эдна собаке и зашагала по кромке дорожки.

Сегодня он не тянул ее вперед. Скоро она начала раздражаться из-за того, что приходится уговаривать его идти. «Зеленый» маршрут вывел бы их из леса меньше чем через час, задолго до заката, однако не прошли они еще и половины, как ей страшно захотелось срезать путь. Голиаф выводил ее из себя своей нерешительностью, для которой она не видела причин, и этими настороженными ушами, хотя Эдне тишина казалась даже более плотной, чем всегда, настолько всеобъемлющей, что она подавляла желание стянуть с ушей лыжную маску.

Чем глубже в лес она уходила, тем реже становились солнечные лучи. Рябые стволы деревьев приглушенно поблескивали под своей снежной ношей, тяжесть и неподвижность которой наводили на мысли о зреющей в вышине снежной буре. Если вдруг какая-нибудь снежная шапка сорвется вниз и нарушит тишину, она ощутит себя круглой дурой, впрочем, теперь уже слишком холодно для движения снега. Она подумывала, не повернуть ли назад, но с какой стати? Да ей должно быть стыдно за себя.

– Мы почти вышли, – сообщила она.

Эдна чувствовала себя просто обязанной повысить голос, чтобы ослабить давление тишины, однако добилась лишь того, что подчеркнула ее да заставила Голиафа вздрогнуть. Плевать, все равно дорожка вдалеке уже сворачивала к выходу из леса. Она остановилась, чтобы плотнее намотать поводок на руку, потому что ее голос, похоже, пугал Голиафа все сильнее.

– Я вовсе не на тебя кричу, Голли. Я не знаю, на кого я кричу, – призналась она, а в следующий момент поняла, что его беспокоит вовсе не ее голос.

Когда она умолкла и чуть отпустила поводок, чтобы поправить перчатку, пес повернул голову, пристально глядя куда-то мимо нее. Его серые губы растянулись, обнажая зубы, и он зарычал, дрожа всем телом. В следующий миг он рванулся вперед, вырвав поводок из ее руки, и кинулся вглубь леса.

– Голли, вернись, – прокричала Эдна едва слышно, и сама с трудом поверила, что говорит вслух. Но хуже всего была абсолютная тишина за спиной, из-за которой она боялась обернуться. Собака скрылась среди деревьев, и она повернула голову, хотя по шее бежали мурашки.

Поначалу она не увидела ничего страшного, но это лишь означало, что все вокруг нее нарочно скрывает то, чего нужно бояться. Ее окружал лес с его бесчисленными чешуйчатыми ногами и зелеными костями, просвечивавшими сквозь мраморную плоть. Ей казалось, что тишина – сплошное умелое притворство. Грязная дорожка, единственный признак жизни, словно незаконно вторглась сюда, – путь, ведущий прямо к ней. От этой мысли все ее страхи как будто сосредоточились в одной точке: что-то еще не так с дорожкой, только она не осмелилась посмотреть.

– Голли! – пронзительно выкрикнула она и услышала, как пес гавкнул в ответ.

– Подожди! – крикнула она и побежала на звук, увязая в хвойной подстилке. Облачка пара от дыхания и мелькание света и тени мешали бежать. Когда Голиаф снова залаял, она увидела его среди деревьев в сотне ярдов впереди. – Стой! – сипло приказала она и вытянула руку в перчатке, отчаянно желая ощутить в ней поводок.

Он почти исполнил ее приказ. Ей оставалось всего несколько ярдов, когда он сорвался с места. На этот раз он остановился, заметив ее, но всего на секунду.

– Плохой мальчик, стой! – выкрикнула она и устремилась следом, отбиваясь руками от веток деревьев, которые росли теперь ближе друг к другу, и их стало так много, что снежные шапки на них совершенно не пропускали солнечный свет. На этот раз Голиаф явно дожидался ее: когда он обернулся на хозяйку, вид у него был испуганный. Только она кинулась за поводком, как он снова дернулся вперед, но остановился, оставаясь в пределах видимости, и бока у него тяжело вздымались.

– Мы не играем, – простонала она и тут же поняла, что он так и не думает. Должно быть, он знает, куда идет – наверняка он выводит ее из леса, – только почему он не может подождать, пока она возьмется за поводок? Вероятно, он испуган, если это