Наверное, она чувствует, что он ее хочет.

И боится.

Они все его боятся.

И правильно делают.

А сам он боится только Даниэля.

Потому что Даниэль может все!

Даниэль знает, где Белый Тапир.

Сейчас Даниэль летит к Белому Тапиру и везет с собой глаз!

Глаз лежит в том же сосуде, но Даниэль добавил туда свежего дыма.

Чтобы глаз дольше сохранился живым, сказал он ему, иначе Белый Тапир нам не простит!

Вилли сидел и смотрел, как Даниэль это делает.

Надёл белый халат, натянул перчатки.

Достал специальными щипцами ампулу и сменил в сосуде раствор.

Снова закрепил в нем ампулу.

Туго завернул крышку и сказал:

— Ну все, можно ехать!

И начал запаковывать сосуд.

Зачем-то завернул его в полотенце, потом положил на самое дно большой дорожной сумки.

Застегнул молнию.

На глаза у Вилли навернулись слезы.

Такого с ним еще никогда не было — чтобы у него на глаза навернулись слезы.

Но он привык к мысли, что глаз — его собственность.

Пусть даже на время, но его.

Если бы сейчас напротив сидел не Даниэль, то Вилли убил бы того человека.

Но Даниэлю можно все. Вилли сдержался, слезы исчезли, как исчез и сосуд с глазом.

Самолет пошел на посадку.

Соседка вздохнула с облегчением.

Скоро она отмучается — черный бугай больше не будет сидеть рядом и пялиться на ее рот.

Он уже не хочет ее, он ее ненавидит.

Все зло от таких, зло и несправедливость.

Им надо, чтобы в мире не было Вилли.

Чтобы он никогда не рождался.

А если его угораздило родиться, то ему нельзя летать в одних с ними самолетах и ходить по одним улицам.

Есть одну еду и дышать одним воздухом.

Он для них — дерьмо!

Вилли кожей чувствует, как соседку корячит от неприязни к нему.

Ничего, подожди, скоро мы расстанемся.

И они действительно расстаются — на время.

Пока проходят паспортный контроль и бредут по зеленому коридору.

И теряют друг друга.

Но не на всегда.

А до того момента, пока Вилли не садится в автобус и не замечает бывшую соседку по самолету, сидящую в пятом кресле по левому ряду.

Та тоже замечает его и отводит глаза.

Вилли хмыкает и проходит дальше.

Смотрит на билет, его место по правой стороне, в седьмом ряду у окна.

Садится и понимает, что влип.

Ему не вытянуть ноги, они затекут, а ехать очень долго.

От Стамбула до Бодрума двенадцать часов.

Ровно половина суток.

Марго сидела впереди, не оборачиваясь, но Банан совершенно точно знал, что это она — такие же крашенные волосы, такой же запах. Он не задавался вопросом, откуда она взялась в автобусе, просто в кресле перед ним сидела Марго, а у окна — Вера.

Через проход — Ирина.

Позади — Жанна.

Впереди, сзади, слева, справа.

Справа, слева, сзади, впереди.

Он был обложен, взят в клещи, загнан и пойман.

Кого тут не хватало, так это сестры, но Банан был уверен — она тоже появится.

Они специально подстроили все так, чтобы у него не было выхода и он не смог убежать.

Внешне им до него не было дела, но они присматривали за ним, прислушивались к его сонному дыханию ждали пока он проснется. Тогда-то они и вспомнят, зачем сели в один с ним автобус, отправившийся ровно в 23 часа 50 минут по местному времени с центрального автовокзала города Анталии в город Бодрум. Семь часов в пути, через горы, по петляющему горному шоссе. То устремляющемуся вверх, то резко проваливающемуся вниз. Вот только на посадке он никого из них не приметил. Какие-то бельгийские студиозы, парочка местных турецких продвинутых с бритыми головами и пирсингом, английская дамочка сильно в возрасте и с большими бриллиантами в ушах, очередные вездесущие немцы, целая группа. Будто опять все возвращается, он снова в Испании, плывет на катере из Бланеса в Тоссу.

И все повторяется.

Это ощущение не покидало его весь день.

Он не просто попал в «уже было», двери открылись и сомкнулись за спиной, хорошо хоть, что сменили интерьер.

Было влажно, будто он опять в аэропорту Шарджи, хотя не так жарко, не за сорок, а под тридцать, но влажно и душно, и пот прошиб его, как и тогда, когда он только выпал из самолета в Эмиратах, еще не зная, что грузный, встретив его у выхода, повезет в отель-призрак, где пьяной ночью к нему впервые явится…

Кто?

Банан не хотел вспоминать. Он осмотрелся по сторонам и почувствовал, как к горлу подступает странный ком: не тошнота, а что-то более непонятное, какой-то животный непредсказуемый страх, солнце ласково поигрывало на глянцево-зеленых пальмовых листьях, опять пахло морем, над которым совсем недавно, минут двадцать назад, самолет сделал разворот, взревел и резко пошел на посадку, но интерьер комнаты был другим, да и сам он уже стал другим, вот только сейчас ему было страшно.

Он пересчитал оставшиеся деньги: двести пятьдесят долларов.

Точнее, двести в долларах, плюс пятьдесят уже обмененных на местные лиры, около семидесяти миллионов — он никогда не чувствовал себя таким богатым.

И загнанным.

Вновь оказавшимся в той же комнате, из которой сбежал, вот только некто поменял в ней мебель.

Билет на автобус обошелся ему в двадцать миллионов, плюс еще пятнадцать он отдал за такси, чтобы отвезло в какой-нибудь отель подешевле.

Таксист кивнул головой и ухмыльнулся.

Банан почувствовал, что рубашка стала мокрой.

Надо бы зайти в магазин и купить новую.

Эту — выбросить.

Пальмы по обочинам бульвара.

Бархатный сезон в разгаре.

Еще хорошо бы прикупить новые джинсы, если не хватит лир, можно доплатить долларами.

А в отеле принять душ и поспать.

Марго не оборачивается, а вот Ирина смотрит на него, будто хочет что-то сказать.

Таксист весело ведет старенький «мерседес», сворачивает с одного бульвара на другой, потом опять сворачивает, и они выруливают на набережную.

Банан видит море, оно далеко внизу, тихое, спокойное сегодня, все то же Средиземное, но совсем другое.