даже стали мешать мертвые, ничего не бояться проклятые большевики, осквернить могилу для них – раз плюнуть, – потом спросил у разведчика, принесшего ему эту новость:

– Зачем они это сделали?

– Прошел слух, что убили тебя, батька, а не Щуся, – просто ответил разведчик, – и они решили проверить, ты это или не ты.

– Вот суки! – Махно хлобыстнул плеткой по голенищу сапога. – Похоронить меня захотели? Ну-у… м-м-м! – Он зло покрутил головой. – Не дождетесь!

На следующий день над двумя колоннами махновцев – Кожина и Куриленко – снова летал аэроплан, снова сбрасывал листовки.

На этот раз текст был новый. Фрунзе сообщал повстанцам, что Ленин провозгласил НЭП – новую экономическую политику – и Россия если не сегодня, то завтра заживет так, как не жила никогда, продотрядчики больше не будут ездить по селам и отбирать у мужиков хлеб – продразверстка отменена, вместо нее введен продналог, всем, кто сложит оружие, объявлена амнистия.

Махновцы ловили листовки на лету, те, кто был грамотен, читали их и одобрительно поддакивали, неграмотные клянчили: «Эй, кум, прочитай, что в листовке той пропечатано?» – узнав содержание, вздыхали и задумчиво поправляли ладонями усы: «Це дило!»

Махно злился:

– Дурят народ большевики! Обещают сладкие пряники, а на деле от них даже пару заплесневелых сухарей хрен дождешься. Как стреляли они нас, так и будут стрелять.

Белаш вынес на обсуждение неожиданное предложение:

– Надо пойти на союз с большевиками.

Батька сощурился:

– Ты это серьезно, Виктор?

– Вполне.

Махно вздохнул, соскреб с руки, с царапины, подсохшую корку:

– Большевики могут пойти на союз с нами только с одной целью – чтобы нас уничтожить. Запомни это, Виктор!

Война продолжалась…

В одном из сел батьку здорово зажали – зевнули разведчики, проспали, – утром батька проснулся, а штаб его уже находится в окружении.

– Ничего, ребята, прорвемся, – привычно пробормотал Махно, вытащил из ножен шашку, потом с лязганьем загнал ее обратно. – Прорвемся! – проговорил он заведенно и вновь лязгнул шашкой.

Они прорвались, только цена у этого прорыва оказалась очень большая – в бою был убит Василий Куриленко, командир первого направления, а командир второго направления Фома Кожин был тяжело ранен. Фому пришлось оставить…

Батька сжался, усох, сделался незнакомым, каким-то старым и скорбным, на небритых щеках у него начала поблескивать седина: людей своих Махно терял одного за другим, каждая потеря оборачивалась седыми волосами. Он мотался по Украине и нигде не мог остановиться – немедленно наваливались красные конники.

Крестьяне, которые раньше были опорой Махно, стали отворачиваться от батьки – им надоела война. Хотелось мира, хотя бы плохонького, непрочного, но мира – чтобы над головой не свистели пули, а уши не слышали грохота пушек. Это Махно ощущал очень явственно – он и раньше обладал хорошим нюхом, а сейчас в нем вообще все обострилось, стало кровоточить… Было ему трудно, очень трудно.

Оставаясь ночью с Галиной, он подолгу лежал с открытыми глазами, вглядывался в темноту, словно бы хотел там что-то увидеть, найти ответ на вопросы, мучавшие его, но все было бесполезно – ночная темень была глуха, пуста, враждебна.

– Хочешь, я тебе на ночь траву целебную, сонную, заваривать буду? – предложила Галина. – Ты тогда хоть спать нормально начнешь. А?

– Не надо, Галя, – шепотом, словно бы боясь потревожить черную тишь, отвечал Махно. – Не надо. Мне уже никакая сонная трава не поможет. Понимаешь, я ищу выход из положения, в которое попал, и не могу найти.

– Найдешь… Ты умный, – успокаивала его Галина, но Махно в ответ сердито дергался, отирал рукою рот.

– Если бы я был умный, мы б давно жили с тобою в Париже, и жили бы припеваючи, поскольку богатств разных, золота и денег, ты знаешь, сколько прошло через мои руки – ни в чем бы мы с тобою не нуждались… А вместо этого видишь, что мы имеем? Гоняют меня, как мышь, по кругу, остановиться не дают.

– Но выход-то есть, Нестор. Не может быть, чтобы его не было.

– Выход есть, но я не могу его найти…

Имелось три варианта дальнейших действий Махно. Первый – продолжить борьбу на территории, где они сейчас находятся: скрываться от преследующих батьку отрядов и воевать. Может быть, даже уйти в подполье. Второй вариант – прорваться в Турцию, к Кемалю, возглавившему там революционное движение. Кемаль принял бы их с распростертыми объятиями, поскольку таких бойцов, что имелись у батьки, надо было еще поискать. И третий вариант – уйти на запад, в Галицию… Есть, конечно, и четвертый вариант, но он неправилен для Махно. Этот вариант – погибнуть геройски, как это сделали Федя Щусь, Вася Куриленко, Алеша Марченко и другие батькины командиры.

Махно со свистом втянул в себя воздух. Тот едва протиснулся сквозь сжатые зубы. Галина встревожилась:

– Тебе плохо?

– Плохо, – признался Махно.

Галина притянула его голову к себе.

– Бедный ты, бедный… – Она поцеловала батьку в макушку. – Что думаешь делать?

– Придется окончательно разделить повстанческую армию. Одна половина пойдет со мной через Днепр на запад, вторая, с Белашом, – на юг, в Турцию.

– Белаш не поддерживает тебя? – удивилась Галина.

– Нет. Он считает, что имя наше замарано, нас называют бандитами и есть только один способ реабилитации – помочь какому-нибудь национально-освободительному движению, а оттуда, из-за границы, вновь вернуться в Россию. В ореоле освободителя.

– Хорош Белаш, хорош начальничек штаба! – Галина возмущенно передернула плечами. – Что-то он ведет себя слишком по-бабски.

– Начальник штаба он хороший, – вступился за Белаша батька.

– Ты все-таки решил разделиться?

– Да.

Через несколько дней Махно собрал митинг. Происходило это в глухой лесной деревушке, красные в очередной раз потеряли их. Махно понял, что у него есть несколько спокойных часов, и решил собрать народ.

Первым на митинге выступил Белаш. Несколькими жесткими четкими фразами он объяснил свою позицию, рассказал о том, что в Турции ширится народно-освободительное движение…

– Наши братья ждут нас там, – громко заявил он, – на тамошних баррикадах.

Выступая, он поглядывал на Махно: вдруг батька согласится уйти с войском в Турцию? Но батька был мрачен, на призыв не отзывался: нечего ему делать в Турции. Лишь рот его подрагивал обиженно, горько. Практически в эти минуты рушилась его мечта о создании вольной республики Махновии. Такая республика уже никогда не будет создана…

Когда Белаш кончил говорить, на тачанку поднялся Махно, обвел собравшихся усталыми глазами.

– Ну вот и все, – произнес он тихо, – настала пора расставаться, братья. Наши пути расходятся. Часть уйдет с Белашом, часть – со мною, на запад. Будем прощаться. – Он спрыгнул с тачанки, подошел к Белашу и повторил тусклым чужим голосом: – Будем прощаться…

Белаш кивнул, лицо его было расстроенным – он готов был расплакаться, но все же сдержал себя, кадык несколько раз сыро бултыхнулся у него на шее, подпрыгнул и опустился, звук был неестественно громким, в следующее мгновение начальник штаба овладел собою и раскинул обе руки в стороны, обнялся с Махно.

– Прощай, батька! И