Словом, домой я дошёл бодро и вступил в него неприлично размокшими и остывшими ногами образе обладателя энциклопедического ума, только что подтвердившего свой статус. Это о первых Героях и о Фарингетах по-индийски. Подумал, что Эрудит тоже, должно быть, в порядке. Живучесть некоторых людей раздражает меня сверх всякой меры.

Прежде чем уснуть, попытался понять то, что раньше никогда не заботило, потому принималось как данность. Есть такое слово и люди такие есть, они к нам в школу на утренники приходили. Герои.

Зачем вообще нужды герои? К какой высокой задаче их прислонить? Когда-то кондовым школьным языком мне было разъяснено, что они – маяки и мы все должны к ним стремиться. Ну… стремиться к маяку я бы поостерегся. Нет никакого желания оказаться на скалах. Я, конечно же, не моряк, но что-то подсказывает мне об уместности опасения. Мне нечего делать в космосе, я лишний на пожаре. Не том, что полыхает время от времени в моих снах, где я завидный напором и духом огнеборец, а на взаправдашном, от которого можно и не проснуться.

О войне вообще не думаю, хотя от нее зарекаться становится все труднее. И все бессмысленнее. Потому что не нам решать. Да и привыкли уже. Не только к тому, что не нам решать. К тому, что войны идут. Далеко и близко.

Та, что близко, замерла до поры до времени, а может быть ее попросили в эфире подвинуться, приелась. Приевшаяся, примелькавшаяся война еще хуже обычной, а казалось, что хуже ничего нет.

Другая война, которая далеко… – так она далеко! А мировых войн, смею верить, при мне не предвидится. Конечно, всякая чертовня может произойти с миром, где далеко не все зажирели равным слоем, есть места, где вообще не до жиру. Но у голодных на еду нет денег, куда там на войну. Они будут гибнуть в одиночку, унося нас, нечутких и сытых, десятками, сотнями, возможно тысячами. И это не решит их проблем. Однако же – занятость.

Мне кажется, мы, мужчины, в большинстве своем столько мужества растратили на жизненные передряги, что в попытке хоть робко обозначить принадлежность к полу принялись отращивать ненатуральные мышцы и натуральные бороды. Совершенно, на мой обленившийся вкус, негодная попытка оправдаться, если вынести за скобки вполне допустимое нежелание бриться. Мысленно, но бескомпромиссно отделившись от докучливого меньшинства, уже поддаваясь сонливости, задвинувшей в темноту ночи ожесточённость на жизнь, я понял, что мы не стали женственными, мы стали другими мужчинами. С чем себя и поздравил.

Сейчас думаю: раз природа порой отдыхает на детях, то почему бы ей не передохнуть на поколении? А потом, расслабленной, не втянуться в полноценный отдых? Ведь это так в… человеческой природе.

79

Больше мужика со Звездой Героя я не видел. Как и никто из моих-чужих приятелей, собутыльников того вечера. Другим он тоже на глаза не попадался. Мне бы сказали. Многим поведал, охочим до странных историй. Будто у них у самих все в жизни просто и ясно, как изначально было родителями задумано. Сильно сомневаюсь. Впрочем, среди моих знакомых есть чудак, коллекционирующий трости. Не хромой. Глаза нет, уха и кисти правой руки. Петарду рассматривал – не китайская ли, – а ее подпалили.

В недалёких от нашей, но близких по духу точках Астроном тоже не объявлялся. Ветром бы весть принесло. Даже если бы дул он в противоположную сторону. Ярких, неординарных личностей, если не по шкале шпанистости мерять, в наших местах не много встречается. Запомнили бы. Помнит ли вообще – куда ноги занесли? На кого набрёл? Что говорил-делал? Про доброту нашу и щедрость безмерную, позже сухими мужскими слезами оплаканную? Вполне может статься, что помнит, но всеми силами хочет забыть. Мне кажется, что я его хорошо понимаю.

Собираясь в «Трамвайной остановке» той самой троицей, спрашиваем друг друга от случая к случаю:

– Как там наш Астроном поживает?

Откуда взялось это прозвище? Лично я к этому абсолютно точно не причастен. Наверное, опять Эрудит подсуетился. Если так, то не лишён, стервец. Весьма иронично. Настолько, что совсем не похоже на Эрудита. Куда больше на меня. Но это не я. Богом клянусь. Хотя ничего плохого не сделал. Бывают моменты, когда хочется бога вспомнить, а у меня это не часто. И поклясться им. Повод, наверное, важен, но не Ему. Он же Бог!

80

Такие незатейливые ритуалы среди посвящённых, вроде интереса к судьбе Астронома, собственно, и выделяют завсегдатаев заведения среди обычной, заурядно, при случае, выпивающей шушеры. Вопрос, как правило, повисает, потом провисает и… Вся голова до укромных уголков оказывается заполнена гуттаперчевым Тибулом из «Трёх толстяков». Что еще может быть связано с канатом, кроме повешения? И вообще, насколько я помню, Тибул был гимнастом. Мог, конечно, в принципе, и по канату прогуливаться. Гибок, ловок, понимает зачем. А канат сперва повисает, потом провисает и… рвётся.

«Нет, так бы Олеша со свои Тибулом не поступил. Только не Олеша».

«Я бы вообще ни с кем так не поступил».

«Ну, наконец-то. Слава нам всем!»

«Другое дело – чуть запоздать с хваткой рукой, если напарник над пропастью завис, а ты нет, и всё ценное, унаследованное, приумноженное, накопленное – по чистой случайности именно у тебя».

Это всего лишь литературный этюд. Не стоит вымарывать мой номер из мобильника. Все, чем я делюсь, я делюсь исключительно с самим собой и с своим внутренним «я». Для сверки. Никто другой для этого мне не нужен.

81

Иногда трамвай становится слишком навязчив. Он гоняет туда-сюда, как детский заводной по игрушечной железной дороге. В таком случае я или кто другой из-завсегдатаев делаем вид, что солнце в глаза. За нами все остальные. Потому что мы коллектив. Мол, закат-романтик мешает людям предаваться обыденности, совсем неуместно раскрашивает серо-серые будни. И поворачиваемся к трамвайным путям спиной. Тем самым перекрываем вагоновожатому всю магнетическую картину культурного отдыха уважающих себя и свои привычки людей.

Нам, собственно, наплевать, если в это время моросит дождь. Или, скажем, небо вобрало в себя всю воду мира, потяжелело и вот-вот плюхнется мокрым брюхом на головы. Стоим спинами к маршруту железного чудища, глаза вверх. Наблюдаем с тревогой, как небо еле сдерживается, ширинкой застегнувшись тучами. Солнца, заката в помине нет. Неоткуда им взяться. Хотя всякий скажет: видно, не видно, а все так или есть и состоится. Кругом условности.

Можно, конечно, прикрыть глаза и отдаться во власть картинок, рисуемых воображением, но рано или поздно глаза приходится открывать, и тогда мозг с душой съёживаются под градом мелких разочарований, которые фантастически быстро умеют сливаться в одно большое, цельное, главное. Мне случается думать об таких моментах как о капсулах, наполненных тоской. В этом есть что-то фармацевтическое. Возможно, такое лекарство прописывают жизнерадостным идиотам, если у докторов наличествует такой диагноз. У людей он встречается.

Вагоновожатому – мы люди порядочные, честно отдаём ему должное, – условности также побоку. Ведь крутит же он своей башкой так, как крутить невозможно. Нереально! Человеческая природа такого не предусматривает, не положено так неограниченно использовать шею. Если, конечно, не имплантировали мужику вместо главного шейного позвонка (в каждом деле-теле кто-то – что-то должен-должно быть главным?!) стальной «сустав» от круговой поливалки. Сэкономили на протезе. У нас перед домом на газоне такая фигня стоит. Целая история от подъезда к дороге проскочить сухим, не опрысканным, если вышел не вовремя.