Я не получал вестей от Амбера с весны. В газетах, доставляемых в Оровилл, конечно, упоминались иногда блестящие мистерии «Веселой весталки», но в целом, я не имел представления, чем ныне живет неординарный джентльмен, мой бывший сослуживец, избравший стезю сценического искусства. Перемещения его были слишком стремительны для моей пригвожденной к месту жизни. Появления и исчезновения ― спонтанны. С первого дня.

Луизиана, весна 1862 года

Предметы и пламя плывут перед глазами; я впервые присел за вечер. Забавно, насколько равнозначен, по сути, любой исход сражения для полкового врача: победили мы или проиграли, работы не меньше, не меньше стенаний, просьб и брани. Сегодня южан разбили, и пусть сладостное торжество прибавляет сил, невозможно продержаться лишь на гордости и энтузиазме. Телу нужен отдых не меньше, чем душе. Неужели я наконец его получу?

Бездумно разглядываю походный чайник. Он тихо, как живой, посвистывает; этот звук единственный в окружающем безмолвии. Почти все солдаты успокоились, улеглись. Правда, кто-то наверняка с кем-то уединился для очередной тайной бутылки хереса, карточной игры или каких-либо других утех, но следить за дисциплиной ― обязанность ротных командиров, не моя. Пусть великовозрастные дети сами выбирают, жертвовать ли сном.

Жмурюсь, и свист чайника заполняет сознание. Лицо обдувает ветер, постепенно окутывает умиротворением. Есть все же что-то особенное в лагерных ночах, особенно после побед. Может, робкая надежда на мирное утро.

Я не слышу шагов и потому вздрагиваю, когда, открыв глаза, вижу: напротив кто-то сел. Молодой рыжий солдат разглядывает меня, склонив голову, и что-то неразборчиво говорит. Вглядываюсь, припоминая лицо, но не могу. Внешность яркая, я не забыл бы, обратись он ко мне за помощью хоть раз. Нет, мы не знакомы. Какой-то рыжий, конечно, был в третьей роте, но того, кажется, сегодня убили…

– Чердак, ― различаю я и торопливо сгоняю сонливость.

– Что, простите?

– Мне сказали, вам лучше проверить мой чердак, что бы это ни значило.

И он улыбается ― пожалуй, виновато. Не понимаю, что за выговор: не калифорнийский, не новоанглийский, не луизианский. С такими волосами и веснушками парень может быть ирландцем, но для ирландца речь слишком чистая. Потираю лоб, осмысливая сказанное.

– Чердак… голову? Вас ранили в голову?

– Да! ― Он снова улыбается, в этот раз ― будто услышал крайне радостную новость. ― То есть… ― опять мрачнеет, ― не совсем. Я неважно соображаю. Был взрыв, и я…

– Я понял. Думаете, контузия. Но раз вы говорите, слышите и ходите, тревожиться не стоит. Мы вас подлечим.

– Хорошо…

В руках у него кружка, она мелко подрагивает. Жестом прошу подойти, и, поставив кружку в траву, солдат приближается. Я поднимаюсь. Мы примерно одного роста, и я хорошо различаю необычный оттенок и разрез его глаз. Золотисто-карие, будто кошачьи.

– Какой вы роты? ― Беру его за подбородок, поворачиваю к свету, проверяя, как сокращаются зрачки.

– Я… не помню. ― Он сопротивляется движению, и я давлю чуть сильнее, напомнив:

– Расслабьтесь. Наклоните голову к груди, попытайтесь даже прижать подбородок к ключицам. Не резко. Аккуратно. Не тошнит? Отлично, давайте руку. Как имя вашего командира? Ладно… возьмем выше: имя нашего командира полка?

– Я не помню, ― тихо повторяет он. Молчу, проверяя пульс, потом уточняю:

– А ваше имя? Откуда вы родом?

– Амбер Райз. ― Он глядит мне в глаза со смутным беспокойством. ― Я… не отсюда.

– Не луизианец? ― Осторожно ощупываю его голову на предмет ушибов.

– Нет. ― Теперь он чуть подается навстречу, совсем как животное, которое треплют по холке. Абсолютно не понимает, что это мешает.

Похоже, те, кто его ко мне послал, правы: что-то с ним не так. При вроде бы нормальных реакциях организма, в поведении многое настораживает, впрочем, возможно, это излечится сном. Если парень из счастливчиков, которым с начала кампании повезло ни разу не попасть под пулю, случившееся могло его просто шокировать, помутить ум.

– Вам нужно отдохнуть. ― Я отступаю и сажусь. ― К сожалению, более помочь нечем. Пользуйтесь мирной ночью, высыпайтесь.

Он понуро отводит глаза.

– Что-то не так?

«Не так» существенная вещь: не помня своей роты, он, соответственно, не знает, в какой части перелеска она расположилась, и где вещи, и уцелели ли они. Объясняя это, он не глядит мне в лицо, а потом сразу поднимает голову к небу, к ярким южным звездам.

– Они будут меня охранять. Я смогу поспать на траве.

– Плохая идея. ― Тяжело вздыхаю: ну что за ребячество? ― Ладно. Завтра схожу с вами к полковнику, и разберемся с вашей личностью. Сегодня ляжете в моей палатке. Мой коллега, боюсь, проведет ночь в лазарете, и хорошо если одну…

– Вы справляетесь сами? Один на полк? ― переспрашивает Райз. ― Невероятно.

Слабо усмехаюсь и, вспомнив о чайнике, снимаю его с огня.

– Не на полк, конечно, но людей много. Впрочем, не будем унывать, мы скоро соединимся с другой частью, и станет попроще. Хотите травяного сбора? Калифорнийский рецепт, с апельсином и луговыми цветами, отлично для сна.

Он неуверенно кивает. Следующие минут пять мы молчим, сидя друг против друга по разные стороны костра. Пламя играет в глазах моего неожиданного гостя, бликует на тяжелых прядях. Сейчас ― сгорбившись, поджав к груди колени, как-то нахохлившись, ― он кажется подростком, хотя по лицу и голосу я изначально дал ему около тридцати.

– Как вас зовут? ― Сделав глоток из кружки, он все же обращается ко мне.

Самые простые вещи первыми забываются на войне. И как только мы обходились без моего имени раньше? Благодушно представляюсь:

– Мильтон Адамс, полковой хирург, хотя, в общем, лечу от всего, вплоть до белой горячки и геморроя.

– Рад познакомиться с таким достойным человеком.

Приподнимаю брови, начинаю даже размышлять, в чем именно заключается мое достоинство. Райз, решив, что сказал что-то не то, закрывает лицо кружкой.

– Простите, ― доносится из-за этой преграды. ― Мир… такой странный. Чужой.

Это я могу понять: получившие контузию часто жалуются на подобное ощущение. Правда, не замечал у них взгляда, словно каждый предмет вызывает безмерное удивление. Райз глядит вокруг именно так, даже собственная кружка его весьма занимает. Может, это своеобразный приступ запоздалой паники? Тоже знакомый симптом.

– Ничего. ― Поднимаюсь и на всякий случай подсаживаюсь ближе. ― Это пройдет. Все вспомнится. А более давние воспоминания у вас целы? Помните родных?..