Интересное дело. Да мало он с кем водился и водится, голубей гонял, шатались всякие. Может, пистолет приятели спрятали, а ему не сказали. И такое бывает...

Он помолчал немного и добавил:

— И все же видели у него, не у меня.

— Вы в этом уверены? — спросил следователь.

— В чем?

— В том, что у вас не видели.

— Что значит — уверен? — Григорьев метнул взглядом. — Не ловите меня.

— Сколько лет вашему сыну? — спросил следователь.

— Восемнадцать уже.

— Работает, учится?

— Работает. Кормилец, — усмехнулся Григорьев.

— Взрослый человек, — сказал следователь.

— Немаленький, — сказал Григорьев.

— Дети всегда кажутся малыми, сколько бы им ни было, — заметил следователь, хотя у него был маленький сын.

— Не знаю. У кого как... Разрешите закурить.

— Закуривайте.

Следователь писал, а Григорьев, выпуская дым сквозь сжатые зубы, молча смотрел в окно, смотрел рассеянно, безучастно. Потом, будто вспомнил, зачем он здесь, тяжело вздохнул и стал разглаживать ладонью резкие и частые морщины на лбу и щеках.

— Вы кем сейчас работаете? — спросил следователь.

— Экспедитором на мясокомбинате, — ответил Григорьев и после паузы добавил: — Паршивец, на весь дом ославил.

— А у вас самого раньше никогда пистолета не было? — спросил следователь.

— У меня?.. — Григорьев пожал плечами. — Пистолета нет, не было. Был наган. После фронта, как демобилизовался, я инкассатором работал, имел наган. Но дома не держал. Разве можно при таком парне?

— Я не про наган, а про пистолет спрашиваю. Вы же служили в армии, должны различать оружие. Кстати, кем вы были в армии, какое звание имели?

— Младший лейтенант. Последняя должность — командир взвода... Но пистолета не имел, наган был. Люблю за точность боя.

— «Вальтер» тоже неплохое оружие.

— Неплохое. Слышал.

— Что же, за всю войну в руках не держали?

— Брезговал, — ответил Григорьев. Но в ответе его следователь уловил нарочитость.

— Значит, изъятый пистолет принадлежал не вам, а вашему сыну?

— Не знаю. Это вы выясняйте, это вас интересует.

— А вас?

Григорьев пожал плечами.

— У вас есть еще дети? — спросил следователь.

— Слава богу, один.

Он внимательно прочитал протокол допроса, подписал всюду, где полагалось, и спросил:

— Я могу быть свободным?

— Да. Идите, — сказал следователь.

Ничего больше не спросил у следователя Григорьев-отец. И ушел, не попрощавшись.

* * *

Григорьев Юрий переступал порог милиции второй раз.

Два года назад ему вручали паспорт. В торжественной обстановке, в большом, украшенном лозунгами, плакатами и цветами зале клуба начальник отделения произнес речь, пожелал ребятам и девчатам быть достойными гражданами СССР. Юрий не ожидал, что выдача паспортов превратится в праздник. Потом состоялся концерт, после танцы под радиолу. Танцевали в основном девушки. Одна из них, он хорошо запомнил ее, небольшого роста, темноволосая, в зеленом платье, пригласила его. Он покраснел, смутился, сказал, что не умеет. Но девушка вытащила его из группы ребят, заставила пошевелить ногами под музыку. Когда она отпустила его, Юрий тут же скрылся за ребятами, но, прячась, тайно надеялся, что она увидит и снова пригласит. Девушка не увидела, а он все равно ушел домой, испытывая радостное чувство.

Дома его ждал накрытый стол. Мать испекла пирог.

— Вот ты уже и взрослый, сынок, — сказала она и взяла новенькую книжицу. Открыла ее.

Рядом со свежими, ровными записями — фотография. С нее смотрел сын, подросток с зоркими, ясными глазами. Он смотрел мимо нее, будто высматривал что-то вдали, не мог понять, что это, и все же пытался. Чуть приоткрытый, губастый рот выдавал непосредственность и любопытство, а скошенная челочка на лбу — озорство. Под пиджаком белая, застегнутая на все пуговки рубашка. «Галстук все же снял, — сказала про себя мать. Она повязала его перед тем, как сын пошел фотографироваться. — Видно, постеснялся, глупый». Фотокарточка была крепко прижата двумя маленькими вдавленными печатями, а на белый уголок легла большая лиловая. И матери показалось на миг, что этими казенными знаками сын будто отгорожен, отчужден от нее и уже не вернется под ее крыло.

Она вздохнула, упрекнула себя в глупых мыслях и положила новенький паспорт к двум другим в шкатулку на комоде.

Когда она уже мыла посуду, а Юрий помогал вытирать, пришел отец. От него попахивало вином. Впрочем, это было привычно.

— Что за торжество? — спросил он громко. — Пирогами пахнет.

— Паспорт Юрию выдали, — ответила мать.

— Ну и что? — не понял отец.

Мать промолчала.

— Получил, значит... Покажи документ.

Мать достала паспорт из шкатулки, подала ему.

Отец раскрыл, поглядел, вернул.

— Взрослым стал. Теперь тебя, выходит, и драть уже нельзя, полноправный гражданин, полноценный... Ну раз ты такой полноправный, тогда ставь на стол. Угощай отца и мать.

Юрий переглянулся с матерью, понимая, о чем говорит отец.

Мать поставила чашки, порезала пирог, пошла за чайником.

— Сейчас подогрею, — сказала.

— Чаем взрослых мужиков надумала угощать? Не пойдет, — сказал отец. — Такое дело полагается другим отмечать. Не догадливый ты, парень. Зато я не упустил.

И он вытянул из внутреннего кармана пальто бутылку портвейна.

— Откупоривай, Юрка!

— Зачем это? Не надо ему. Убери! — сказала мать.

— Не лезь, мать, не в свое дело. Мы сами знаем, что нам пить. Верно, Юрка?

Юрий молчал. Откровенно говоря, попробовать хотелось.

— Что молчишь? Небось охота приобщиться. За спиной-то небось с ребятами давно потребляешь? А? Ну, говори, потребляешь? — подзуживал отец.

Юрий отрицательно помотал головой.

— Врешь ведь, подлец! Врешь, не поверю. Я в твои лета не этот квас пил, самогон с парнями жрали.

Он откупорил бутылку, налил три стакана.

— Ничего, это не вредно, если, конечно, понемногу. Ну, давайте, не стесняйтесь. — И он поднял стакан с янтарной жидкостью. — Три семерки. Ха! Семерка — самая непутевая карта, невезучая. Когда одна. А когда три вместе подберутся — двадцать одно! Так и мы, по отдельности — семерки, а вместе очко! Неплохо сказано. А?.. Бери, Юрка. Бери, мать. Чокнемся. Вот так! Поехали...

Отец влил в себя вино одним махом, только кадык бегал, как челнок, взад-вперед. Мать отпила и поставила стакан. Юрий не решался. Но взял, помедлил с минуту и, подражая отцу, опорожнил.

* * *

Сегодня его не пригласили в милицию, а привезли. И милиция оборачивалась