лицо, когда я шел мимо. Думаю, это они приходят и устраивают тут весь этот балаган. Но послушайте, я это переживу. Им от своих выкриков наверняка еще страшнее. Я в жизни повидал всякого, и детишкам с их обзывалками меня не испугать.

Джамал так и слышал, как то же самое произносит отец. «Я? Да я этих детишек не боюсь. Я больше боюсь полиции». Только Джамал детишкам не доверял и не считал, что тактика игнорирования их обезоружит. Жестокости в них не меньше, чем во взрослых. Вспомнить хотя бы африканские войны и зверские расправы, которые устраивали дети-солдаты. Но он ведь пришел к Харуну, чтобы выразить сочувствие, так что он не стал спорить и, немного помолчав, спросил:

— Вы читали Монтеня?

— Да, несколько лет назад, — удивленно ответил Харун. — И, признаться, не без удовольствия. А почему вы спрашиваете?

— Просто интересно. По радио недавно говорили о Монтене, обсуждали новое издание его «Опытов», — вывернулся Джамал. — Стало интересно, читали ли вы его. Я пока нет, но собираюсь.

— Вам несомненно понравится. Пишет он увлекательно и при этом мудро. Прочитав его в первый раз, я был потрясен. У него довольно неожиданный стиль — доступный, интеллигентный и откровенный разом, такого не ждешь от писателя другой эпохи и совершенно, казалось бы, другого мировоззрения. Входите, побеседуем о Монтене. — Харун шире распахнул дверь и отступил вглубь дома.

— Может, я сначала прочту, а потом уже побеседуем? — улыбнулся Джамал.

— Всё равно входите, не стоять же на пороге, словно чужие.

В комнате взгляд Джамала сразу приковал к себе портрет незнакомки на бюро, и он, недолго думая, спросил, не жена ли это Харуна, Пэт. Харун покачал головой и указал ему на кресло у окна.

— Я не знаю, кто эта женщина, — с улыбкой ответил он, ничуть не рассердившись на непосредственность Джамала. — Мы нашли эти фотографии в одном из кухонных ящиков, когда въехали сюда двадцать с лишним лет назад. Дом нам достался совершенно пустой. Мебель всю вывезли, полы были голые, лишь кое-где лежал линолеум, весь в дырах. Как будто в этом доме кто-то доживал свои последние дни. А потом, перед продажей, из дома всё вынесли его родственники или стряпчие. Подчистую, а фотографии в ящике остались. Пэт хотела их выбросить, но я не дал. А год-два назад повесил на стены.

Харун замолчал, словно всё было ясно и без дальнейших объяснений.

— Но почему вы повесили на стены фотографии незнакомых людей? Они ведь не имеют к вам отношения, — вежливо спросил Джамал.

— Кое-какое имеют, — столь же вежливо ответил Харун. — Мне приятно думать, что они каким-то образом были связаны с этим домом. Вряд ли эти великолепные люди обитали в таком скромном жилище, но, возможно, они здесь бывали. Возможно, джентри с этих снимков приходились работодателями или, скажем, родственниками здешним жильцам, которые попали в затруднительную ситуацию и утратили прежнее положение в обществе. Занятно додумывать разные подробности и смотреть на этих людей, которые благосклонно взирают с фотографий на это пространство, которое теперь занимаю я. Я полюбил их; без их доброжелательного взгляда в моем обиталище было бы совсем уж пусто.

Джамал прикинул: если «год-два назад», то значит, эти фотографии появились, скорее всего, взамен прежних, например Пэт. Для чего нужны эти снимки-обманки — чтобы завуалировать реальность, подменить одно повествование другим? Но завуалировать для кого? Кто придет сюда и станет читать страницы его жизни?

— Вижу, фотографии крепко вас озадачили, Джамал, — сказал Харун. — Но они просто прихоть, не более. Иногда я себе представляю: вот пришел кто-то в гости и, думая, что фотографии мои, просит о них рассказать. А я в ответ: да, снимки мои, только я позабыл, где они сделаны и кто эти люди. Вот будет потеха! Интересно, может ли и вправду наступить момент, когда воспоминания обратятся в ничто, когда посмотришь вокруг, а рассказать нечего. И кажется, что ты уже не здесь, среди этих безымянных, ни о чем тебе не говорящих предметов, ошметков твоей жизни, а что тебя больше нет.

— Репетируете небытие? — спросил Джамал.

— Нет, пытаюсь представить, каково это было бы, но с этим не спешу, — сказал Харун, явно наслаждаясь беседой. — Пока, по крайней мере. Не думаю, что эта забава с фотографиями свидетельствует о желании умереть. Мне горестно провожать каждый прошедший день, он для меня словно утрата. Не хотелось бы пока, чтобы дни мои окончились.

— И всё же я не понимаю. — Видя, что он улыбается, Джамал осмелел и решил кое-что прояснить. — Эта инсценировка с фотографиями — для чего она? К чему всё это?

— Понятия не имею, просто прихоть, — повторил Харун. — Пришла в голову идея, и стало любопытно, что́ в этих снимках увидят другие. Это как переодеться и неузнанным бродить по городу, наблюдая за окружающими, за переменой их отношения к тебе. Средневековые правители, например, любили так развлекаться. Но гостей у меня не планировалось, смотреть инсценировку было некому, так что это и правда была игра с самим собой. Эта маленькая прихоть возникла по наитию, но раз уж мы так на ней сосредоточились, признаюсь: возможно, эти снимки еще и способ абстрагироваться.

— Пэт, — почти невольно вырвалось у Джамала.

— Да, Пэт, — ответил Харун и, отвернувшись, надолго уставился в окно.

Наверное, перед глазами у него сейчас воскресали ее образы. Затем Харун повернулся и кивнул с той кривоватой улыбкой, значение которой Джамал понемногу начинал понимать. Она выражала учтивый упрек, что-то вроде: «Я не готов сейчас об этом говорить» или, может, «Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы это обсуждать». Еще один старикан, трясущийся над своими воспоминаниями. На ум пришел Ба. В Харуне многое наводило на мысли о Ба, о том, каким он мог бы быть.

— Мне, наверное, лучше уйти, — сказал Джамал. — Простите, если я был назойлив, но я очень благодарен, что вы рассказали мне о фотографиях.

— Нет-нет, всё в порядке. Мне доставляет удовольствие с вами беседовать. Как будто мы давние знакомые.

— Кем вы работали? — спросил Джамал.

— Когда-то давно я был журналистом. Потом мы переехали сюда, и я стал преподавать журналистику в Политехническом, — отмахнулся Джамал. — Теперь пишу рассказы для детей.

— Так вы писатель! — восхитился Джамал.

Харуна позабавил его восторг.

— Ну это громко сказано. Я делаю переложения, пересказываю для детей известные произведения. Парочку похожих и сам написал — для себя, не для публикации. Адаптировал отрывки из «Шахнаме» Фирдоуси и кое-что из Гомера, а недавно подготовил «Гамлета». Их публикуют в виде дешевых детских книжечек и продают в Южной Азии и Африке. Эта работа приносит мне