на Триаршинове – я лучше застрелюсь. Пуля куда лучше, чем то, на что в Карагаевской усадьбе способны. Так что я и вас пожалею. Не хочу видеть ваших мучений.

Гном посмотрел Оболенскому в глаза и поверил. Наполовину. Застрелит ли себя Оболенский, дело тёмное, а вот его – легко.

Оно ему нужно? Он вообще кто, Стрела, Флэш, Бэтмэн? Он начальник полиции. И кто ему Триаршинов? Он даже не в его районе. Нет, он не богатырь. Он гном, и будет действовать, как гном. Чужими руками. Например, получит агентурные сведения, что в усадьбе Карагаева хранится героин. Много. Его продают, а на деньги скупают оружие для террористов.

И посмотрим, что сделает Семилетовская полиция.

– Лады, – сказал он Оболенскому. – Считай, я понял. И согласен, что зря осиное гнездо ворошить не след. Если не будет в мой район лезть – забуду. Ну, а будет – сам понимаешь.

А теперь давай пить, есть, веселиться. И чтобы Беня сыграл нам что-нибудь этакое, чтобы слезу прошибло.

– Он сыграет, – пообещал Оболенский.

Сам-то он не поверил, что Гном отвяжется от Триаршинова. Не из-за девки полицейской. В районе никель открыли, а где никель, там миллиарды. А где миллиарды, без боя не обойдется.

Ну что ж, он и с новым начальником полиции сработается. Даже лучше – долг спишется естественным порядком.

19

В гимнастике, как, впрочем, и во многом другом, я не силен. Взять тот же турник: подтягивание и подъём переворотом, вот и всё, для чего он мне нужен. Но в армии никто и не требует, чтобы я выполнял соскок с тройным сальто. В армии требуют, чтобы умел подтягиваться. И побольше, побольше!

Вот я и вспоминал то умение. До своего армейского рекорда не дотянул, но самую малость. И то, потому что не хотел удивлять Влада. Он шесть раз подтянулся и скис. Болезнь есть болезнь, сегодня первая неделя кончается, как он в усадьбе. Посмотрим, что будет через месяц. Хотя не далеко ль я размахнулся – через месяц?

Ночью (а спал я в доме, под сеткой Фарадея) до меня дошло, что если я попал не в свое время, то и дядюшка мой тоже, пожалуй, не сидел сиднем. Не знаю, может ход вывести только вбок, или вперед и назад, и не тороплюсь узнать, а только не верю, что граф Карагаев, Федор Анкундинов и те, кто были в промежутке (если были те, кто в промежутке) не заинтересовались возможностями хода.

Хотя… Вот побывал я в коммунистической России – и что? Нет, что-то я узнал определенно, например, что и там мёдом не намазано. А вдруг нигде мёдом не намазано?

Что я ещё мог бы там сделать? Винтовочку маломерную выпросить, обменять на маузер, купить, наконец, украсть – а зачем? Я уверен, что дай нашим оружейникам задачу изготовить боевое оружие для солдат десяти лет – изготовят не хуже тамошних. И опять: может, уже и изготовили, лет пятьдесят назад. Или семьдесят. Но не понадобилось. Законсервировали и спрятали. Нужно на всякий случай на третьем уровне посмотреть, если совсем уже делать нечего будет. Потому как праздное любопытство. Да и у американцев, кажется, давным-давно делают бэби-ганы, как раз для пацанов. По мишеням стрелять, или по белкам. Чуть прочнее ствол, чуть тяжелее пуля, чуть больше пороха в патроне – и уже можно не по белкам.

Ладно, что американцы, далеко американцы.

Париж ближе.

Но о Париже я подумаю завтра. Если будет чем думать.

Пока работники налаживали спутниковый интернет (я благоразумно не вмешивался, поскольку в лучшем случае мог подержать гаечный ключ, а и без меня было кому), я рассказал Владу о находке. О скелете под деревом.

– Так-таки увидел? Глаз-алмаз?

– Рентген, – поправил я. – Конечно, могло примерещиться. Так проверить нетрудно. Взять лопаты, да разрыть. Или у тебя другие планы?

– Других нет, но и могилы разрывать как-то того… не тянет.

– Во-первых, могила – это организованное захоронение, тут же мы имеем дело с зарытым трупом. Следом преступления. Во-вторых, ты же сомневаешься, считаешь, что там его нет. Ну, помашем часок лопатой, мало мы ей махали? Два солдата и лопата заменяют экскаватор.

– Это явное преуменьшение, по-научному литота. В книге вычитал. Солдат должно быть отделение, а лучше взвод. С соответствующим количеством шанцевого инструмента.

Чувствовалось, что срамиться передо мной Влад не хотел, а копать, как в былые годы, не мог.

– Ничего. Произведем предварительную разведку, – сказал я

– Разведку – это можно.

И мы пошли в разведку. Идти недалеко, но я уже сросся и с маузером, и с револьвером скрытого ношения, и с охотничьим ножом. Влад же ограничился травматиком. Он его тоже держал скрытно, но я-то знал.

Мы дошли до опушки. Вот и дерево, я его хорошо запомнил. Только отметины-зарубки, что я сделал ножом, исчезли. Правильно, нечего вредить деревьям.

А скелет?

А скелет был тут. Я чувствовал. На глубине в полтора метра. Оплетенный корнями.

– Это какое дерево? – спросил меня Влад.

– Будто сам не знаешь. Бук. Губерния наша южная, с Украиной соседствует, ничего странного.

– А сколько этому буку лет?

– Не знаю. Спилить и кольца посчитать разве. На вид много. Лет пятьдесят. Или сто. Или больше. Большой он, бук. Весь мохом оброс. То есть мхом. Как утёс. Ну, если точно, шестьдесят один.

– Тогда и тело было зарыто шестьдесят один год назад, логично?

– И что с того?

– Да нет, ничего… Ты прав. Дети, племянники, братья, сестры… Будем копать. Но, может, сначала дерево спилить, выкорчевать всё, что корчуется, а потом уже копать?

– Ага. И разрешение на спил дерева получить, и милицию позвать, и телевидение вместе с радио?

– Ну…

– Разрешение можно год получать – и не получить. Что? Вы видите труп, зарытый шестьдесят один год назад? Это не к нам, это в полицию. А полиция прямиком в психушку направит.

– А у людей поспрашивать? Две тысячи семнадцать минус шестьдесят один – это будет, будет… Это будет одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Отнимем ещё пятнадцать лет – одна тысяча девятьсот сорок первый год. Гитлеровцы сюда не дошли, под Воронежем полегли, значит, народ в целом жив. Те, кому семьдесят пять, восемьдесят, восемьдесят пять лет, должны помнить, пропадал ли в селе народ в пятьдесят шестом, или нет. Мы со стариками уже знакомы, вместе самогонку пили, тебе они вообще в пояс кланялись, почему не расспросить? А уж потом и копать.

Рассуждения Влада звучали разумно. Даже слишком. Будто он к ним всю ночь готовился.

– Разумно,