работать наша электроника будет не круглосуточно. По часам. Рубильник-то в наших руках. Будем то включать, то отключать. Тренироваться.

Согласился со мною Войкович, нет, но бурного протеста не выразил. Ушел задумчивым.

Влад на террасе читал газеты одну за другой. Пил морс и читал.

– Раскроешь, сразу и не поймешь, где лучше – у нас, или у пионеров. И не сразу тоже. С одной стороны у нас зовут в путешествия, приглашают купить недвижимость в Аргентине «под ключ», с оформлением гражданства. Яхты напрокат, вертолёты, космический туризм. Да и простому народу счастье – одноразовая посуда, туалетная бумага с запахом банана, электронные отпугиватели крыс, комаров и тараканов, самогонные аппараты «Жан Примус» из нержавеющей стали с гарантией на шесть месяцев. С другой – разве это весело – пугать комаров и обедать с пластиковых тарелочек? Вот дать пионерам это газету, – он показал мне «Коммерсант», – а пуще «Комсомолку», которой здесь нет, что бы они подумали?

– То бы и подумали, что мы подлые капитулянты, продавшие завоевания социализма в обмен на буржуйские обноски и пластиковые тарелочки. Или, того хуже, это нас продали в обмен на буржуйские обноски и пластиковые тарелочки. Ну, и за аргентинское гражданство тоже. Как при крепостном праве. Однако их судьба в их руках. Винтовка рождает власть.

Но Влад не соглашался:

– Скорее, винтовки у них потому, что из них готовят янычар. Пусть социалистических, с пионерским приветом, но янычар.

– И это может быть, – не стал спорить я. Не стал, потому что чувствовал правоту в словах Влада. Возможную правоту. – Но учти, таких миров множество, об этом осмелился сказать Джордано Бруно, за что и был наказан. Так что давай лучше подумаем, зачем ход нас туда вывел.

– Ты думаешь, ход?

– Думаю. Ну, и мы сами. Разве ты не вспоминаешь иногда светлое, известное по фильмам, книгам и мемуарам ответственных работников светлое прошлое, когда жили бедно, но справедливо, и радость на всех была одна – победа коммунизма во всем мире? Я вспоминаю. Редко, но вспоминаю.

– А теперь вспоминать не будешь?

– Буду. Буду чаще, чем прежде. Но без умиления.

Морс кончился. Больше не хотелось.

Нужно было переходить к следующей части вечерней беседы.

– По твоему бизнесу справки навели. Ну, по долгам салона красоты.

– Да? – насторожился Влад.

– Шурин твой – Паграсенко Степан Степанович?

– Точно.

– Так вот, твой салон занимал деньги в конторе «Нанофинанс-плюс», принадлежащей ему. Паграсенке Степану Степановичу. Я тут могу в окончаниях путаться, не знаю, как этого Паграсенку склонять.

– Неважно, как склонять, – сказал Влад, – ты суть говори.

– А я уже сказал. Деньги твой пополам с женой салон должен Паграсенке Степану Степановичу. И привез он себя сюда, чтобы ты у меня раздобыл денег для него, Паграсенка Степана Степановича. И, теперь самое главное: всё по закону. Закон не запрещает твоей сестре занимать деньги у своего брата под любые проценты. Если собственность в общем владении, то отвечать за долги будете оба. Ты и она. В равных долях.

– Ладно, это вопрос я решу.

– Ага. Пойдешь, пристрелишь Паграсенку, и сядешь всерьёз и надолго.

– Есть варианты?

– Для вариантов он пока далековато живет. Вот если ты его сюда вызовешь… Скажешь, что я решил занять тебе пять миллионов рублей наликом, он приедет?

– Прилетит.

– Вот пусть летит.

– Ты его сам, что ли…

– С чего бы вдруг? Нет-нет-нет, только убеждение, убеждение и ещё раз убеждение.

Он замолчал. Я тоже.

Дело и в самом деле несложное, стоит лишь Паграсенке въехать на территорию района. В зону досягаемости. Тут на него снизойдет просветление, он раскается, вернет неправедно нажитые деньги, а далее пойдет работать санитаром в дом престарелых, облегчая жизнь заслуженным ветераном труда. Верится, нет? Вот и мне нет. Снизойдет на него совсем другое. Или третье. Посмотрим.

Влад пошёл спать, умаялся он за сегодня.

А я не умаялся. Ещё нет.

Тяжкий труд, или интенсивные тренировки приносят покой. Даже кайф, если нет голода и соблюдается режим. От тренировок или работы в организме гормон счастья вырабатывается, или просто сознательность даёт о себе знать. Совесть. Недаром говорят «потрудился на совесть, то и спишь, как убитый».

А у меня сегодня с этим не очень. С гормоном счастья. Бегать, прыгать, плавать, отжиматься не хотелось – я, как и Влад, утомился донельзя. Да и зачем прыгать когда есть дело?

Я пошёл в лес. Змей не боялся, со змеями я кое-что понял. Раньше бы заявил «всё понял», но теперь остерегусь. Жизнь как луковица, многослойная. Чем дальше, тем больше слёз. Ну, и умения слёзы сдерживать, переводя эмоции в иное русло.

Я вспомнил место, где в первую ночь меня поманило видение. Или девушка, что вряд ли. Но я не пошёл. И правильно сделал. Не был готов. В первый день местность только приглядывалась ко мне. Она и сейчас приглядывается, но всё-таки немного ума вложила. Ну, не ума, ума если нет, то и не будет. Местность открывала во мне способности, дотоле скрытые. Как море открывает способности плавать у человека пустыни. Или откроет, или утопит.

Если не утону, а поживу здесь лет тридцать, пойдет обо мне весть от деревни к деревне, от городка к городку, тогда… Начнется, верно, с Кунгуевки, а кончится… кто знает. Пулей в сердце, в лоб, в затылок? И такое не исключено. Более того, именно пули меня и ждут. Потому осторожность, маневр и контратаки. На опережение.

Я дошёл до места, стал ждать. У видений свое расписание. Ночь, в отличие от той, пионерской, безлунная, но мне хватало и звёзд. Видел я не очень отчетливо, но сучка в глаз бы не пропустил. К тому же в кармане был мощный фонарик со свежими батарейками.

Но нет. Не пригодится мне этой ночь фонарик.

Девица-видение в белесом сарафане – или саване? – или просто ночнушке? – вновь поманила меня.

– Аннушка? – позвал я, вспомнив дневник графа Карагаева.

Но девица не откликнулась. Исчезла. Только помстилось под деревом белесое пятнышко. В смысле – буквально под деревом. Под корнями.

Уж лучше бы я ошибся.

Ладно. Место я запомнил, а для верности на дереве сделал ножом отметину.

Утром придём, откопаем. Я даже догадывался, кого.

А теперь потихоньку назад. В дом. В мезонин.

Там меня ждали две горящие свечи, стакан парного молока и кусок свежего хлеба. Пшеничного. Вот оно, счастье. Живи, никого не трогай, и тебе дадут пожить, не трогая. Неделю, месяц или два. Пока не убедятся в полной твоей безобидности. А там уж извини. Жизнь это борьба за существование. Не борешься –