Эйлу словно подменили. Она стала кроткой, послушной и всегда готовой выполнить приказания Бруда. Мужчины отнесли это на счет ужесточившейся дисциплины и были вполне удовлетворены. Пример Эйлы лишний раз подтверждал то, что было для них непреходящей истиной: мягкое обращение с женщинами порождает у них лень и дерзость. Им требовалась сильная рука. Они, слабые и безвольные существа, были не способны владеть собой так, как сильные представители человечества. Мужчинам же положено было управлять ими и держать в руках, чтобы те могли производить на свет потомство и таким образом вносить свой вклад в сохранение рода.

Не важно, что Эйла была всего лишь девочкой и родом из чужого племени. По возрасту, она вполне могла сойти за женщину, а ростом выдалась выше большинства из них, к тому же ее ждала женская участь. Женщинам же всегда доставалось, когда мужчины, боясь проявить мягкотелость, проводили свою философию в жизнь.

Однако Бруд это делал с особым рвением. Хотя он был достаточно крут с Огой, это было цветочками в сравнении с нападками на Эйлу, которые последнее время еще более ужесточились. Он постоянно держал ее на прицеле, травил, изводил как мог, заставлял бегать за каждой мелочью, а при малейшем нарушении или вовсе без повода давал затрещину, причем все это доставляло ему удовольствие. Некогда она задела его мужское самолюбие, теперь он платил ей тем же. Слишком долго она отказывалась ему повиноваться, слишком долго бросала ему вызов! Сколько раз он боролся с собой, чтобы не отвесить ей тумаков. Теперь настал его черед. Он заставил ее подчиниться своей воле и не собирался менять своего намерения.

Эйла ублажала его как могла. Она даже старалась предвосхитить его требования, однако это приводило к обратным результатам, и Он обрушивался на нее с обвинениями: дескать, не бери на себя то, чего знать не можешь. Едва она ступала за пределы очага Креба, как Бруд был тут как тут, а без надобности оставаться весь день за каменным ограждением личной территории Мог-ура она не имела права. Время было хлопотное – заканчивались последние приготовления к зиме. Нужно было еще много сделать до наступления холодов. Иза сполна запаслась травами, поэтому Эйла не имела возможности покинуть окрестности пещеры. К тому же Бруд за целый день сгонял с нее семь потов, и к вечеру она валилась с ног.

Иза не сомневалась, что переменам в Эйле способствовал не страх перед Брудом, а любовь к Кребу. Целительница поведала Мог-уру о странной слезоточивости, вновь напавшей на девочку при мысли о том, что он ее не любит.

– Ты же знаешь, Иза, она зашла слишком далеко. Должен же я был что-то сделать? Если бы ее не приструнил Бруд, это сделал бы Бран. Бруд превратит ее жизнь в пытку, а Бран может заставить покинуть Клан, – ответил Креб. Однако слова Изы навели его на мысль об удивительной силе любви, которая пересилила страх. Эти размышления занимали его несколько дней. После этого разговора Креб оттаял к девочке почти сразу. Оставаться беспристрастным – единственное, что он мог сделать.

Первые пушистые снежинки сменяли холодные дожди, к вечеру, когда температура падала, они переходили в град и мокрый снег. В преддверии наступающих холодов лужи покрывались льдом, но с юга начинал вновь дуть теплый ветер, и переменчивое солнце, пригревая землю, к полудню растапливало хрустящую корку льда. С конца осени до начала зимы Эйла ни разу не нарушила приличествующего женщине послушания. Она выполняла все капризы Бруда, вскакивала по его малейшему требованию, в присутствии мужчин скромно склоняла голову, следила за своей походкой, не только не смеялась, но даже не улыбалась и была совершенно безропотна, однако все это давалось ей с трудом. И хотя Эйла постоянно себя убеждала, что была не права, и принуждала себя к повиновению, внутренне она не могла смириться со свалившимся на нее бременем.

Она похудела, потеряла аппетит, даже у очага Креба ее почти не было слышно. Даже Уба не могла вызвать улыбку на ее лице, хотя Эйла, вернувшись вечером, первым делом хватала ее на руки и не выпускала до тех пор, пока обеих не сваливал сон. Иза тревожилась за нее и в один ясный день, наступивший вслед за непогодой, решила, пока зима окончательно не вступила в свои права, выпустить девочку на волю.

– Эйла, – громко произнесла Иза, когда они вышли из пещеры, стараясь опередить приказание Бруда, – я проверила свои запасы, и среди них не оказалось снежноягодника от боли в животе. Его легко узнать. Это куст с белыми ягодами, которые висят на нем после того, как он сбросит листья.

Иза не сказала, что ей хватает других средств от этой болезни. Увидев, что Эйла бросилась в пещеру за корзинкой, Бруд нахмурился. Но он знал, что травная магия Изы была куда важнее его бесконечных приказаний, как то: принести ему воды, чаю или кусок мяса; или меховую шкуру, которую он намеренно забыл в пещере и которой собирался согреть ноги; или колпак для головы; или яблоко; или пару камней с ручья для колки орехов, потому что его не устраивали те, что валялись у пещеры; или что-нибудь еще. Когда Эйла показалась из пещеры с корзинкой и палкой для копания в руках, он был вынужден гордо удалиться.

Эйла бросилась в лес, радуясь случаю уединиться. По дороге она смотрела по сторонам, но не мысли о снежноягоднике занимали ее. Шла она в неопределенном направлении и не заметила, как, двигаясь вдоль маленького ручья, оказалась на мшистом склоне. Неосознанно взобравшись наверх, она очутилась на своей горной лужайке. Эйла не была здесь с того дня, как ранила дикобраза.

Она села на берегу ручья и стала безотчетно бросать в воду камешки. День был холодным. Накануне в горах выпал снег, и земля меж деревьев покрылась толстым белым ковром. Воздух был прозрачен и, подобно сверкавшему крошечными кристалликами снегу, искрился на солнце, сияющем на бездонном лазурном небе. Но Эйлу не радовали красоты зимнего пейзажа. Он наводил ее на мысли о том, что скорые холода загонят Клан в пещеру и до самой весны она не сможет избавиться от Бруда. Когда солнце поднялось выше, с веток посыпался снег.

Впереди ждали ее долгие зимние дни в пещере, где не было никакого спасения от Бруда, «Что бы я ни делала, – размышляла она, – как бы ни старалась, все напрасно. Что мне делать?» Вдруг ее взгляд упал на валявшуюся на земле истлевшую шкуру и кучку иголок – все, что осталось от раненого дикобраза. «Должно быть, он стал добычей гиены или росомахи, – подумала она и с горечью вспомнила день, когда подбила бедного зверька. – Лучше б мне никогда не брать в руки эту несчастную пращу. Креб пришел бы в ярость. А Бруд… Бруд, если бы узнал, не разозлился бы, а скорее обрадовался. Ему представился бы повод поколотить меня. Он был бы счастлив узнать. Но он не знает и ни за что не узнает». Сознание того, что она сделала нечто запретное, что давало ему полное право придраться к ней, о чем он не догадывался, неожиданно согрело ей душу. Она ощутила удовлетворение, подобное выполненной работе или удачно выпущенному камню из пращи.

Вспомнив о брошенной праще, она решила ее поднять. Полоска кожи промокла, хотя, к счастью, еще не успела сгнить. Держа в руках эластичный ремешок, она наслаждалась ощущением его мягкости. Переместившись в памяти ко дню, когда она первый раз взяла пращу в руки, она невольно расплылась в довольной улыбке: в тот день Бран обрушился на Бруда за то, что тот ударил Зуга, а молодой охотник не смел и пикнуть. Однако не одна она умела вывести его из себя.