Вот к такому месту мы и направились. Две дурно попахивающие повозки с телом стражника, связанным главарем, кучкой перепуганных рядовых бандитов и парой возничих. Сам я шел пешком, что никого не удивило. Понятно, что столь солидный человек ни за что не унизит себя поездкой на транспорте, предназначенном для перевозки навоза.

Как назло, стражники по пути не подвернулись. И, лишь миновав ворота станции, я заметил группу одинаково экипированных вояк, отиравшихся перед крыльцом самого богатого на вид здания. Очевидно, местная администрация, а они ее охраняют или дожидаются распоряжений от начальства.

То, что возничие без приказа направили повозки в их сторону, убедило меня в этом окончательно. Опередив неуклюжие телеги, я приблизился к стражникам и обратился к ним голосом столь презрительно-напыщенным, что чуть самого не затошнило:

– Заберите своих омерзительных разбойников из этих вонючих телег. Да поживее. Сделайте хотя бы вид, что умеете работать.

Чуть повернувшись, направился дальше, безошибочно вычислив заведение, в котором можно как минимум нормально поесть, а как максимум – отоспаться и привести одежду в порядок.

– Каких разбойников? – недоуменно кинули в спину.

Я, не оборачиваясь и не останавливаясь, ответил с усиленным презрением:

– Тех, которых вы ловить должны. И которые убили охранника каторжников, потому что стражи на дороге нет, она вся здесь околачивается. Если нужны подробности, поговорите с возничими, они все расскажут.

– Да это же Шокто Кусок! – удивленно воскликнули от повозки, где лежал связанный вожак.

Похоже, одного стражники с ходу опознали. Может, и зря я на них наехал, что-то соображают.

Да нет, не зря. Тут так принято. Если ты важный человек – со всеми, кто откровенно ниже тебя, принято общаться как с кучей зловонных фекалий.

Это одна из многих причин, по которой северяне недолюбливают имперцев.

Начало положено. И пока бюрократическая машина завертится, я, возможно, как минимум успею пообедать.

Имперский трактир оказался таким, каким я его и представлял. Разве что куда грязнее, чуть ли не хлев. И тягостное ощущение усиливалось из-за низко нависавшего потолка, недостатка освещения и едкой дымовой завесы. Чуть ли не все посетители курили самый дешевый табак. И этому занятию они предавались без перерывов. К тому же мой нос уловил оттенки более серьезных веществ, которые вот так, в открытую, потреблять в Раве, насколько я знаю, строжайше запрещено.

В общем, заведение выглядело не очень-то фешенебельно. Но другого здесь не заметил, а поесть надо.

Понятно, что про зал для некурящих можно даже не заикаться. Я просто выбрал свободный стол, прошел к нему, глядя прямо перед собой. Вертеть головой, как принято у ротозеев, не полагается по статусу.

Ко мне тут же поспешила женщина из обслуги. Наметанным глазом определила, что мальчик не из простых, заставлять такого ждать – чревато. Она даже руки при этом начала вытирать о сальный передник, выказывая особое уважение. Как по мне, лучше бы дымящуюся трубку изо рта вытащила и зашвырнула ее в дальний угол. Но, увы, здешний сервис не запрещал персоналу устраивать посетителям химические атаки.

– Добрый день, господин. Вы что-то желаете?

Едва заметно кивнув, я, не глядя на женщину, сказал:

– Самой лучшей еды мне подай. В хорошо вымытой посуде. И кувшин с водой. Вода должна быть чистой и холодной. И если найду хоть один волос, заберу себе голову, с которой он упал.

А не перебрал ли я с пафосом? Может, стоило попросить меню или хотя бы устный список блюд? Поди пойми, как здесь полагается заказывать, в равийских порядках я не силен.

Но женщина отреагировала так, будто ждала именно эти слова:

– Я мигом, господин. Все будет самое лучшее.

Вскоре я уплетал жаркое из оленины, окруженное завалами маринованных овощей и ломтей хлеба. Если честно, доводилось видеть еду на порядок лучше. Мясо остывшее и жестковатое, прошлогодние соленья выглядят не первоклассно. Ну а чего еще ожидать от заурядного имперского трактира вдали от столицы? Сюда путники приходят голод утолить, а не пирушки закатывать.

Хотя некоторые посетители вряд ли со мной согласятся. Несмотря на то что до вечера еще далеко, пьяных хватало. Причем некоторые накачались весьма и весьма основательно, до горизонтального положения – на досках пола.

Я, конечно, не раз слышал, что южане – матерые алкоголики, но всегда полагал, что северяне традиционно предвзято преувеличивают их недостатки. Но, похоже, это тот случай, когда привирать не требовалось.

Нетрезвый, но твердо стоящий на ногах мужчина приблизился со стороны второго выхода. За ним тянулись еще двое, аналогичные по степени опьянения. Все трое не из простых: одежда характерная – явно некрестьянская. На поясах ножи и кинжалы, но заметно, что обычно там таскают что-то потяжелее. Возможно, сняли лишнее, дабы налегке заливаться.

Уже было пройдя мимо, первый остановился, обернулся, начал нехорошо на меня таращиться, почесывая раздвоенную черную бороденку. А я, не обращая на него внимания, продолжал расправляться с жарким, отрезая от него по кусочку при помощи дешевого столового ножа и такой же убогой двузубой вилки.

Указав на меня пальцем, мужчина наконец рявкнул:

– Ты кто такой и что делаешь за моим столом?!

В ответ я ничего не сказал и не сделал. Так и продолжал жевать и резать.

Что, собственно, и без слов являлось прекрасным ответом.

Приблизившись, бородач бесцеремонно расселся передо мной, а его дружки встали за его спиной.

Указав пальцем уже на себя, выпивший с великой гордостью заявил:

– Я Гаос из семьи Кетао. Я был десятником во Второй Ледяной армии. А ты кто такой? И у кого ты украл эту одежду? Отвечай, жалкий молокосос, или я вышибу тебе все зубы! Страшись моего кулака!

Да уж, с пафосом у меня здесь излишков точно не будет. Вон как красиво заливается первый встречный дебошир.

А еще этот печально-недогадливый недотепа попытался протянуть в мою сторону инструмент, коим угрожал оставить меня без зубов. Да-да, ко мне неспешно направился немаленького размера кулак. Дескать, взгляни, чем именно тебе грозят.

Дальше все пошло не по плану уважаемого бывшего десятника. Ему пришлось убедиться, что его Ловкость даже в трезвом состоянии весьма уступает моей, а в нетрезвом разрыв значительно увеличивается.

Руки мои размазались в пространстве, после чего громила резко прервал пафосный монолог. Но молчать не стал, заорал от боли и великого изумления, глядя на свой кулак, пришпиленный к столешнице. Причем дрянной ножик проткнул его с такой дурью, что глубоко вонзился в доски, вдавившись в пробитую кожу началом рукояти.

Да уж, неприятно и неожиданно.

Я, нехорошо поступив с кулаком, тут же вскочил, оттолкнув при этом лавку назад с такой силой, что та откатилась до соседнего стола. А она, между прочим, тяжелая, ее не каждый сумеет в одиночку поднять.