Сержант делает отчаянное усилие. Дюбеля взрывают строительный лом справа и слева от него.

– Эй, парнишка, ты ж у нас неуязвимый! – бормочет Сказочник. – Нечего дурака валять! Очухивайся! Или ты все наврал, дубина стоеросовая?

У Отвертки много крови, слишком много. Подпех сипло дышит. Легкие определенно пробиты. Откуда-то из груди вырывается звук, какой бывает, когда воздух выходит из воздушного шара.

Кто-то чешет сюда. Сказочник поднимает голову. Ворох и Шершень, все сплошь покрытые пылью, вцепились в раненого и поволокли.

«Живой костоправ… а я уж думал, каюк доблестному освободителю», – думает Сказочник, поднимаясь сначала на четвереньки, потом на ноги. Прихрамывая, трусит в укрытие и через несколько мгновений валится за проломом в стене. В обратном направлении проносятся два солдата из десятой. Они вытаскивает из зоны обстрела солдата, которому прострелили ногу, и исчезают с ним на противоположной стороне улицы.

Сидящий на втором этаже рядовой высовывает голову в дыру. Прямо под ним суетятся, ругаются, пытаются действовать по инструкции Шершень и подпехи. Эскулап руководит операцией, но кровь из громадного подпеха все течет, впитываясь в пыль и грязь. Раненый почти перестал шевелиться. Пасть раскрыта, глаза уставились вверх. Подбородок, шея, грудь, живот – все в темно-багровом. Плоть на груди напоминает фарш, который перемололи вместе с костями.

Ворох поднимается и с гвоздеметом в руке отступает в сторону. Хилый забился в угол, сел на корточки. Он участвовал в той же рукопашной, что и Отвертка, поэтому весь покрыт вражьей кровью. Вспомнив, что сквозь очки теперь мало что видно, Хилый принялся протирать их. Губы у ботаника дрожали. Он наделся, что этого не видно в тени.

– Надо было Гробовщика позвать! – рычит Сказочник, вскакивая и хватая от души каской по стене.

С севера доносятся взрывы, в густом предгрозовом воздухе свистят снаряды. Вдалеке грохот. Похоже, что-то рушится.

– Что там? – Ворох поднимает голову к солдату, наблюдающему со второго этажа.

– Наши орудия восточной стороны. Бьют по храму. Мы думали, что сумели загасить «эльронды» ихние, но один, видать, остался. И куклы до него добрались.

Сказочник сплюнул, садясь на обломок стены. В разрушенном доме появляется Ржавый в сопровождении Гробовщика. Оба похожи на восставших мертвецов. Гобломант, который, как показалось Сказочнику, светился темно-оранжевым, посмотрел на Отвертку.

– Легкие разорваны, – сказал Шершень, глядя то на него, то на Ржавого. Словно извинялся эскулап. – Всмятку! Сердце наверняка тоже… Как вообще он не умер на месте… это ж… хрен его знает! Там ничего нет целого, в груди-то у него…

– Ладно, – ответил лейтенант.

– Готово, храм разрушен. – Гоблин из десятой роты спустился со второго этажа по полуразваленной лестнице. – Теперь эти твари заткнулись насовсем.

На него никто не обратил внимания. Горняк привалился к стене, чтобы не лезть не в свое дело. Подпехи только что потеряли своего. Причем в бою, в котором участвовать были не обязаны.

Гробовщик присел возле мертвеца, провел рукой над его грудью, потом головой.

– Не ушел от смерти? – спросил гобломант.

– Нет. Достала меня, сука… – Губы Отвертки шевелятся, глаза смотрят на чародея.

Правда, никто, кроме Гробовщика, этого не видит. Для них здоровяк мертв. Просто-напросто.

– Обидно… не увижу я Крутизны, по улицам ее не погуляю… – сказал Отвертка. – Дерьмово.

– Нет такого заговора, чтобы смерть обмануть. Ты можешь бегать от нее, но она все одно достанет, брат. Твоя мать лишь отсрочила день и час… Не думай об этом. Просто уходи. Видишь тропу?

Отвертка улыбнулся.

– Да. Она самая. Да это не тропа, а целая дорога… ровная. Идти легко опять же…

– Я знаю, – ответил Гробовщик.

– Ты видел?

– Видел. Прощай, брат.

Гобломант провел рукой над лицом Отвертки. Подпех ушел. Для чародея он тоже был всего лишь трупом.

– Это все из-за этой грязной эльфьей суки, – сказала Ворох. Подпехи повернулись к нему. – Не так, что ли? Не пойди мы сюда…

– Я принимал решение, боец, – напомнил Ржавый.

– Все равно! Мы вышли из лагеря из-за нее, и здесь нас бы не было… Кто будет следующим? Знаете? Может, Гробовщик знает?

Гобломант встал с колен. Выглядел он хуже некуда. Физиономия из зеленой превратилась в серо-черную. На вопрос Вороха, явно риторический, чародей отвечать не собирался. Он просто отошел к стене, сел и прислонился к ней, закрывая глаза.

– Зачем все? – спросил Ворох.

– Парень, закрой рот, – посоветовал Сказочник.

– Мы все из-за нее сдохнем, – сел на своего конька подпех.

– Сколько можно гундеть, придурок? – спросил Шершень. – Думаешь, тебе хуже всего здесь? Гоблин ты или дерьмо собачье, прилипшее к ботинку?

– А ты, недопырок, заткнись!.. Не тебе судить…

Ржавый вытащил из набедренной кобуры пистолет, взвел курок и направил его на Вороха. Спокойно, словно намеревался высморкаться.

Гоблин из Четвертой Горной выругался.

– Рядовой, вас не устраивает отданный вам приказ? – спросил лейтенант, глядя на подпеха через мушку прицела. Пожалуй, никто здесь не сомневался, что Ржавый способен нажать на спусковой крючок. – Вы имеете что-то возразить по существу или намерены долго и нудно размазывать сопли, оплакивая свою драгоценную шкуру?

– Что? – скривился Ворох.

– Ты слышал! – проревел Ржавый. – Я не собираюсь слушать твое говенное стенание! Оно не согласуется с нашими целями и задачами, более того – оно мешает. И начинает пованивать пораженчеством и саботажем, кое в военное время, согласно Артикулу Армии Освобождения, карается расстрелом. Как старший офицер я имею право выбить твои мозги прямой сейчас, рядовой. Что ты об этом думаешь, Ворох?

Ворох молчал. Его взгляд скользнул в сторону в поисках поддержки, но встретил лишь пустоту. Подпехи даже не смотрели на него, словно все уже состоялось и он отправился следом за Отверткой – но уже как предатель, а не герой.

– Я не люблю принимать неправильные решения, боец, – оскалил клыки Ржавый. – И начинаю подозревать, что, взяв тебя в отряд, сделал именно это. Ошибся. Даю тебе минуту на размышление, Ворох. Либо ты перестаешь мямлить и разрушать боевой дух подразделения, либо я вершу праведный суд здесь и сейчас! Думаю, твои товарищи по оружию согласятся со мной, если я нажму на курок. Никто не возражает?

Гоблины молчали.

– Верно. Молчание – знак согласия. Ну так что, Ворох? Будешь ли ты и дальше сыпать мрачными пророчествами и подвергать сомнению важность нашей работы или нет?

У подпеха дернулась щека. Он не сомневался, что Ржавый исполнит угрозу. Эта маска из грязи и крови, маска, на которой горят адовым светом черные глаза, не может врать.