Конова пела, притом почти без фальши, и Турка сразу уловил мотив. Эту песню «Sunrise avenue» уже закрутили до дыр на «MTV», «Fairytale gone bad».

– Хватит кривляться! – Турка против воли потер промежность, и это не ускользнуло от Ленкиного внимания.

– У тебя же встал! Давай, сначала сделай дело, а уж потом поговорим! А еще лучше – принеси мне бухла. На фига твоя вода? Вот ты глупый, а! – Теперь Конова встала на четвереньки и стала изображать кошку. На дне глаз девушки плескались игривые смешинки.

Турка потер лоб и застонал. В другой ситуации он бы воспользовался предложением. Почему нет? Но сейчас…

– Что с тетей? – спросил Турка.

– Выписали ее, – кивнула Лена. – Да и что ты заладил как попугай? Лучше иди сюда и поцелуй меня как следует.

– Так… с ней все нормально? – Турка вместе со стаканом в вытянутой руке шагнул к дивану. Лена внезапно выпрямилась и одним резким движением выбила у него из рук стакан:

– Болван! Сколько можно спрашивать одно и то же? Если не хочешь меня, то вали отсюда. Только свистну, и десяток других прибежит, не таких болтливых!

Стакан не разбился, на ковре расплылись пятна воды. Турка отвел руку назад, отвесил пощечину, и Ленка захлебнулась очередной фразой. Она прижала руку к щеке, чуть приоткрыла рот, и в глазах появился туман. Следом по щекам поползли дорожки слез.

– Зачем ты меня ударил? Что я тебе сделала? Все меня ненавидят! О Боже, зачем я появилась на свет! – Конова разрыдалась. Упала лицом в подушку, сотрясаясь всем телом. Турка глядел, как подрагивают ее ягодицы, а потом устало опустился в кресло.

Конова бубнила что-то, не отрывая лица от подушки.

Турка решил ждать. Как гасить истерики, он не знал, так что просто сидел и ждал. Пьяных он не очень-то любил. Особенно отвратительно видеть в подпитии родных людей – отца, например, или маму. Девушки тоже отдельная тема. А один раз родители ушли праздновать Новый год к соседям, Турка тогда еще был маленький и сидел дома с бабушкой. Артурчика испугал вид растрепанной и пошатывающейся мамы, и как она тогда глупо хихикала, стягивая сапоги.

Конова меж тем села. Смахнула слезы. Губы у нее распухли, как вареные сардельки, волосы спутались и висели неаккуратными прядями.

– Она со мной не разговаривает. Почему? Ты не знаешь?

– Кто?

– Мама. Она приходила. Не во сне, а так. Я спрашивала ее, почему она не хочет меня забрать. Я хочу уйти к ней! Мама, почему ты меня оставила?!

Турка шмыгнул носом, покосился в сторону входной двери.

Лена меж тем застучала зубами. Турка помялся и подсел к ней.

– Лен, ну что ты такое городишь? Не нужно тебе о таком думать. Нельзя вообще такое говорить!

– Почему? Ведь я правда хочу, чтоб она меня забрала. Боже, как мне страшно! И живот болит… Что-то такое там двигается. Артур? – девушка будто бы только сейчас заметила его присутствие. Сказала она эту фразу практически трезвым голосом. – Почему она не хочет забрать?..

– Лен, прекрати. Давай, тебе нужно в душ. Освежиться.

– Не хочу. Зачем мне в душ? – надула губки девушка. – Какой ты глупый все-таки. Я хочу умереть, и мне теперь ничего не нужно. Перережу вены, и в путь, к маме. Все на хрен!

Турка взял Лену на руки. Пронес по коридору, толкнул ногой дверь ванной, а Конова все смеялась и просила, чтоб он отпустил немедленно, и несла прочую ахинею.

Уже стоя в ванне, Лена снова хихикнула и заложила палец в рот:

– И что дальше? – Слезы на лице уже просохли, мордашка озарилась лукавством. – Не хочу мыться!

Турка молча повернул кран с синим кругляшком. В эмалевую ванну брызнула упругая струя.

– Ой! Холодно!

Какое-то время Турка повозился с Ленкой, поливал ее то теплой, то холодной водой из душа. Майка и трусики промокли, Лена перестала петь и нести чепуху, и теперь только шмыгала носом и крупно дрожала.

– Принеси халат, пожалуйста. Он на верхней полке, в шкафу.

Пока Турка ходил, Лена сняла маечку и затолкала ее в корзину для грязного белья. Кинула на кафель полотенце для ног и стояла, скрестив на груди руки. Турка зацепил взглядом крупную родинку чуть ниже ключицы. Странно, раньше не замечал.

– Спасибо. – Турка поддержал девушку, помог ей перешагнуть через бортик. Крупные гусиные пупырышки на влажной коже тут же скрыла махрушка халата. В квартире повисла неестественная тишина. Ленка затянула поясок: – Пошли на кухню, Артур. Кофе хочу.

Спустя некоторое время на клеенке дымились две кружки с ароматным напитком. Лена глядела в одну точку и говорила:

– Ничего не смогли сделать. Сердце не выдержало наркоза. «Такое бывает, клапаны изношенные. Совсем за собой не следила», – так врачи сказали. Она… умерла, – Лене далось, наконец, это слово, и глаза ее снова увлажнились.

– И что ж теперь? Хоронить?..

– Ага. Эти припрутся, из деревни. Сестра ее и родня… Ну, к которым я летом ездила. Нет мне теперь жилья. Она же наследница, Галя, и теперь захочет жить здесь. Только я с ними долго не протяну. Не нужен мне никто. Значит, – Лена сделала глоток и пожала плечами, – продавать придется квартиру. Я знала, что так и будет!

Мне снился сон, и там была мама. Прямо как тебя ее видела. Вроде как мы в комнате, и там стоят два кресла – не наши, а другие какие-то. А я напротив сижу, на диване. В одном кресле мама, в одежде времен ее молодости – сарафан цветастый, синие туфли на высоком каблуке. Прическа еще советская, взбитая… Я хотела к ней поближе подсесть, а она рукой мне показывает: «Сиди, дочка». Я спросила: «Почему мне нельзя к тебе?», а она ответила, точнее, слова просто появились у меня в голове, как мысли: «Не для тебя это место».

И тут в комнату заходит тетя. Веселая, улыбчивая. И с ходу, значит, в это кресло садится. А мама улыбается, и рот у нее… Боже, не могу!

– Не надо рассказывать. Если неприятно, и все такое, – Турка хлюпнул кофе.

– Слышал? Или показалось… Что-то в зале звякнуло. Так и после… Ой, я больше не могу. По ночам шорохи, скрипят половицы, и как будто вздыхает кто. Скорее бы все закончилось, скорее бы уже разменять квартиру и уехать отсюда!

Щелкнул замок. Это Турка услышал отчетливо, даже вздрогнул от неожиданности. В прихожей затопали ноги, дверь стукнула о косяк.

– Эка, холодина! Мороз, ветер… елки-моталки, я думал, у них тут теплее, в городе-то.

– Тихо ты! Веди себя прилично, Коль.

– Галя, мне уж и слова молвить нельзя!

– Ой, здрасс-сти, – на пороге кухни появилась сухонькая женщина – щеки изборождены морщинами, уголки рта загибаются вниз в вечной обиде. За спиной у нее маячила раскрасневшаяся мужицкая рожа с носом картошкой и трехдневной щетиной.

– Чаевничаете? Ну, добре, – пропыхтел он и скрылся в ванной. Послышался шум, фырканье. Плеск, затем звук смываемой воды и шипение бачка.