– Чего ты злишься-то? Уже и спросить ничего нельзя?

– Я не злюсь, – Турка махнул рукой, а мама прикрыла дверь.

Турка извинился перед мамой. Стыдно стало – она оладушки жарила, старалась и сгущенку открыла.

Он рассказал про Лену, про ее тетю. Отец слушал из зала и одновременно фыркал, поглядывая на экран.

– Кто так бьет… понабрали черномазых, Дуду! Что за имя? А этот, Жо? Все атаки через Жо! – захохотал отец. – Что вы говорите? Ленка, это какая? Бывала у нас она?

– Нет, ты ее не знаешь. Конова, одноклассница.

– Рак – это еще не приговор, – со знанием дела заявил отец. – Чего говорите? Да идите вы сюда, орут – не слышно!

В итоге матч так и закончился вничью. ЦСКА имел шансы забить, но распечатать ворота так и не смог.

– Сейчас можно пока отдохнуть, новости по «Первому» глянуть. Доллар вверх полез, америкосы эти… Когда уже их система рухнет, надувается как мыльный пузырь, накачивают они ее, – но бесконечно это продолжаться не может, верно?

– А во сколько ваш матч? – поинтересовалась мама. Теперь все сидели в зале, и она вязала. С прошлого года что-то ваяет, вроде как кофточку. И как ей только не надоест! Шевелит, двигает блестящими спицами, и на них пляшут синие огни телевизора.

– В двадцать два сорок пять, – ответил папа.

– А кончается в час, наверно? Вы что, будете смотреть и спать мне мешать?

– Ну, Тань! «Барселона» играет же!

– Мне все равно, кто играет! Артуру завтра в школу рано вставать.

– Нет, пропускать такое никак нельзя, ты чего!

– Мам, да я встану!

– Ой, да смотрите что хотите! – передернула плечами мама.

В итоге она легла спать еще до начала матча. К двадцатой минуте Турка начал клевать носом, а в перерыве его разбудил отец:

– Давай иди, стели постель и ложись, – сказал он шепотом. – Что толку мучиться? Завтра обзор голов посмотришь…

Турка встал, словно лунатик, прошел в свою комнату, постелил простынку изнанкой вверх и улегся, позабыв снять носки. Классе в пятом-шестом, если не смотрел полностью матч, то признаться в этом было стыдно. Всех тогда захватила поголовная волна «боления», даже «тотализатор» сделали, собирали деньги. Засыпая, он думал о Лене, о Марии Владимировне, о раке.

В кошмарах Турку преследовало огромное членистоногое существо с сотней глаз, в слизи и с огромными клешнями.

* * *

Муравья снова обоссали в туалете. Но на этот раз он не стерпел, и чуть было не выколол Волу глаз карандашом. Процарапал кожу прямо под нижним веком, кровища текла и текла. Вол даже не сразу понял, в чем дело. Стоит, а у него половина лица залита.

– Вы у мея попьяшете! Вы се-е у мея попьяшете! – бесновался Муравей.

Вроде бы его собрались отправить на принудительное обследование в психушку.

Ссора училки с Шулей вызвала резонанс, только ленивый не обсуждал. Шулю таскали по ментовкам, потому что он состоял на учете. Угрожали условным сроком, но так как Мария Владимировна не написала заявление, то особого хода этому делу никто не дал.

На уроки Шуля не приходил, а Мария Владимировна как ни в чем не бывало рассказывала об изменениях в обществе, о политике и о Ленине. Разве что теперь она казалась Турке еще бледнее, а Тузов и компания вели себя на ее уроках значительно тише, особых вольностей себе не позволяли, хотя, конечно, куда без сальных шуточек.

Вол какое-то время ходил с заклеенной пластырем мордой. Врачам пришлось накладывать швы на порванную кожу, так что спустя пару недель на его лице появился крупный серпообразный шрам.

И буквально в это же время он принес в школу огромную петарду, самую большую «Черную смерть» из всех возможных. С виду она походила на динамит. Тузов, Крыщ, Рамис, Китарь и остальные пацаны столпились вокруг Вола. Каждый считал своим долгом спросить, где именно тот купил петарду и за сколько.

– Да тихо вы! Не мацайте! Чтоб не видел никто, – Вол быстро спрятал петарду в необъятный портфель, внутри которого всегда болталась какая-нибудь дрянь: постеры с голыми бабами, обрывки туалетной бумаги, игрушки из Союзпечати вроде «лизунов».

– Где ты ее хочешь взорвать? – спросил Мнушкин.

– Да заткнись! – зашипели на него пацаны. – Дебил, что ли?!

– Пока еще не знаю, – отозвался Вол. Он весь сиял и лучился довольством. Наконец-то ему удалось привлечь всеобщее внимание.

– Что у вас там, мальчики? – спросила Хазова. Она томно посмотрела на Вовку, и тот смутился. Пока у них так до главного и не дошло, но каждый раз они заходили с Риткой все дальше.

– Ничего! Проходи мимо! – Тузов шлепнул ее по заднице.

– Э! Офигел, что ли, урод?!

– А пошла ты!

– Козел вонючий, – на щеках у Риты расцвели красные пятна. Все заржали. Вова тоже покраснел, но ничего не сказал.

Прозвенел звонок, Вол накинул лямку рюкзака на плечо. Он гыгыкал и хрюкал, снова рожа его стала сизой и лоснилась сальным жиром, а воротник свитера сплошь усыпала перхоть.

Конечно, Волу успели надавать множество советов. Весь урок он хихикал, Дина Алексеевна то и дело одергивала его. Без толку.

И вот, наконец, звонок.

Снова тычки локтями, хохот, подначивания.

Гладкая, бледно-желтая серная головка занялась от одной спички. Из «динамита» вылетел оранжево-пурпурный фонтан искр, раздался характерный звук «х-ц-с-с-с-с».

Он почему-то решил смыть петарду в унитаз. С одной стороны, безобидный вариант, с другой – всегда можно убежать, смешаться с толпой, возле туалета же куча народу.

Хотя тут же, на втором этаже, кабинет директора и учительская.

Вол сразу же бросил петарду в «очко» и дернул слив.

Заревел бачок. Пацаны как ни в чем не бывало вышли из туалета, занятые, на первый взгляд, обычной беседой:

– Сейчас какой урок? А потом?

– Не толкайся, эй!

У тех, кто остался в туалете, заложило уши. Многие завизжали – даже пацаны. Почти у всех физиономии вытянулись и стали какими-то одинаковыми. Белые, застывшие маски с широко распахнутыми глазами и открытыми ртами.

Сразу за взрывом послышался хруст. Треснула труба где-то внутри стены, и потоки дерьма начали искать себе дорогу. На первом этаже потемнел потолок, с него кусками ляпала штукатурка.

Лампы на всем этаже мигнули и погасли. Позже выяснилось, что от замыкания сгорел древний щиток.

Закипела невообразимая суета. Вол не смеялся и не хихикал, и как ни странно, на его лице появилось подобие виноватого выражения.

Учителя метались по лестницам, часть школьников отпустили – отрубилось электричество, и классы с шумом и криками бежали на свободу, домой, по дороге обсуждая случившееся.