Не только в университете Кэйо, но и в стране сгустились тучи реакции. Решающим поводом послужило так называемое «Дело об оскорблении трона» (судебный процесс шел в 1910–1911 годах), когда по подозрению в покушении на императора Мэйдзи была репрессирована большая группа социалистов и анархистов и двенадцать человек были казнены. В 1919 году в известном эссе «Фейерверк» Кафу написал:

«В 1911 году по пути в университет Кэйо, в Итигая, мне встретились арестантские повозки. Их было пять или шесть, они тянулись в сторону здания суда в Хибия. Из всего, что я видел на свете, это было самое гнетущее зрелище. Покуда я остаюсь литератором, я не могу обходить молчанием проблемы мироустройства. Разве не пришлось писателю Золя удалиться в эмиграцию из-за того, что он призывал к справедливости в деле Дрейфуса? Однако я не сказал своего слова вместе с литераторами всего мира. Кажется, я больше не в силах терпеть угрызения совести. Я испытываю стыд за то, что я — писатель. Отныне я намерен опуститься в своем творчестве до той манеры, в какой работали авторы развлекательных книг гэсаку».

Не стоит, вероятно, преувеличивать общественный темперамент Кафу, хотя он, безусловно, не был равнодушен к социальным и политическим проблемам. Напомним, что заявление об отказе от звания писателя сделано было через восемь лет после казни социалистов. Как заметил авторитетнейший американский литературовед Дональд Кин, протест Кафу был «в неприятии всего вульгарного и агрессивного в окружающем мире». Кафу потому уподоблял себя авторам книг гэсаку, жившим в старой столице Эдо, что для него так же, как и для них, собственная потребность в гармонии и творчестве была единственным смыслом жизни, а сфера дозволенных тем была очень узка.

В 20-х годах XX века Кафу еще пристальнее, чем прежде, стал изучать культуру старого Эдо, собирая раритеты, описывая те остатки старины, которые до сокрушительного землетрясения 1923 года он еще мог встретить в Токио, изучая биографии эдоских писателей и художников, а также своих предков, известных мастеров поэзии на китайском языке.

После того как в 1912 году умер отец Кафу, распался устроенный родителями брак с девушкой из богатой купеческой семьи. Ушла от Кафу и его вторая жена, гейша Яэдзи, чье вытатуированное на руке имя он унес с собой в могилу. Поселившись в 1920 году в двухэтажном деревянном доме европейской постройки в районе Адзабу, где с первых дней «открытия» страны селились иностранцы и где по сей день расположено немало дипломатических миссий, сорокалетний Кафу отдалился не только от литературного сообщества, но и от членов своей семьи, от матери и братьев. Его башней из слоновой кости стала «Крашенная масляной краской обитель чудака» — так можно перевести слово «Пэнкикан», название дома, в котором не было ни единого японского интерьера и даже стены были крашеными, что для японских традиционных домов не свойственно.

Вплоть до 1931 года, когда появился рассказ «До и после дождя» об отношениях бывшей официантки из кафе (в то время эта профессия предполагала и скрытую проституцию) и пожилого писателя, Кафу не писал ничего, кроме исторических очерков и дневниковых заметок.

Следующим произведением, нарушившим его молчание, стали «Удивительные истории с восточного берега реки» (1937). Эта автобиографическая книга наряду с повестью «Соперницы» считается одной из лучших у Нагаи Кафу, а после того как в 1992 году она была удачно экранизирована классиком японского кино режиссером Синдо Канэто, образ Нагаи Кафу у многих в Японии прочно связывается с миром этой киноленты. «Удивительные истории» рассказывают об одиноком стареющем писателе (в нем можно безошибочно узнать самого Кафу) и проститутке О-Юки, на одно лето ставшей его музой. Во время своих привычных блужданий по улочкам Токио герой обнаруживает на восточном берегу реки Сумиды, в Таманои, дешевый увеселительный квартал, обитатели которого становятся на время его семьей.

Повесть «Удивительные истории с восточного берега реки», печатавшаяся поначалу отдельными главами в газете «Асахи», имела большой успех у читателей. Однако вскоре после её публикации Япония начала войну в Китае, что вызвало новое ужесточение цензуры, и вплоть до 1945 года Нагаи Кафу не печатали.

После поражения Японии в войне издательства стали охотно переиздавать старые книги Нагаи Кафу и публиковать все, что было им написано за годы «отшельничества». С 1948 года начался выпуск 24-томного собрания сочинений Кафу, опубликованы были его дневники. Нагаи Кафу вновь оказался в центре внимания читающей публики, на этот раз как герой пассивного сопротивления власти военных. В 1952 году писатель даже получил императорский орден за заслуги в области культуры. Однако чудаковатого старика, ежедневно отправляющегося к актрисам мюзик-холла в квартале Асакуса, новый прилив публичного внимания ничуть не изменил, он снова оказался в оппозиции ко всему общепринятому и официальному и на роль героя едва ли годился, поскольку даже в семьдесят с лишним лет попадал на страницы скандальных газетных хроник.

Повесть «Соперницы», написанная Кафу на пороге сорокалетия, ровно посередине жизненного пути, вобрала в себя и опыт познавшего успех беллетриста (двое из героев повести — писатели), и близкое знакомство с миром театра, и интерес к традиционным жанрам народной городской культуры (мастерству рассказчиков, а также исполнителей музыкальных баллад). Однако более всего Кафу пригодилось его знание быта квартала Симбаси.

Именно в Симбаси, на улице Компару, находится дом гейш «Китайский мискант», в котором живут герои повести: старая гейша Дзюкити, артист-рассказчик Годзан, её гражданский муж (официально гейшам не положено иметь мужа) и главная героиня повести гейша Комаё.

Теперь дом «Китайский мискант» оказался бы в самом центре Токио, в сердце квартала Гиндза. В эпоху Эдо там стояла усадьба актера Компару, мастера театра Но, который устраивал спектакли для сегунов Токугава. И потому был удостоен самурайского звания. После революции Мэйдзи именно из Симбаси в 1872 году пошел первый в Японии поезд, он связывал Токио с поселением иностранцев, городом Иокогамой, возникшим в 1854 году после открытия нескольких портов для внешней торговли. С появлением железнодорожной станции в квартале Гиндза появилась «главная улица», по обеим её сторонам выросли кирпичные дома европейской постройки с магазинами и чайными домами. Как ни парадоксально, в узких улочках, отходивших от обсаженной ивами кирпичной европеизированной Гиндзы, начали селиться хранительницы традиций гейши.

К началу XX века район Симбаси стал крупным центром развлечений, соперничая славой с более старым районом Янагабаси, где гейши жили еще со времен сегунов Токугава. В октябре 1909 года в Симбаси насчитывалось 40 домов гейш, а самих гейш проживало 149 (20 из них были ученицами). По данным на 1912 год, гейш было уже 530, а учениц 100. Разумеется, вместе с гейшами в их домах жили отвечавшие за хозяйство и счета распорядительницы (по-японски хакоя), а иногда и служанки. Наряду с домами, где жили гейши, поблизости открывались так называемые «дома встреч» (по-японски матиаи) — мы переводим в повести этот термин привычным словосочетанием «чайный дом». В этих домах, соединявших черты гостиницы и ресторана, происходили банкеты, а иногда и интимные встречи гостей с гейшами. Хозяйками чайных домов также были, как правило, бывшие гейши. В 1913 году появилось подобие профсоюза гейш — общими усилиями они стали более эффективно решать возникавшие время от времени проблемы с полицией или внутренние разногласия, например конфликты гейш с их «антрепренерами» хакоя.