Все годы, что прожил я осознанно, мешали мне сомнения, под их давлением я ошибался, получал со всех сторон удары, вновь ошибался, но продолжал сомневаться, не понимая, что сомнения и есть – самое страшное зло. Если бы только был я решительнее, как много осталось бы со мной, и не затерялось бы. Вот она, единовременно и простая и такая тяжелая истина, ежели хочешь обрести счастье, гони от себя сомнения, не позволяй им руководить собой, помыкать, овладевать слабеющей от страха душой. Никогда не предавай веры в лучшее, а стало быть не сомневайся, и тогда, даже если обманешься, окажешься в последствии не правым, всё одно не испытаешь такой боли, какую чувствуешь от исчезнувших под тяжестью сомнений, возможностей».

Под утро Антон Андреевич уже твердо уверился в необходимости вернуться домой, и не откладывать больше возвращение свое ни на один день. Собрав скудные пожитки свои, нажитые за четыре с лишним года милостью прихожан, из коих по настоящему дорога ему была только Библия, подаренная отцом Иеремеем, он пересек двор, вошел в одинокую ещё церковь, и приблизился к иконе с зажженной свечой в руке.

– Господи, – произнес он тихо, – я отправляюсь теперь домой. Благодарю тебя за просветление ума моего, лишь об одном ещё молю тебя, направь на душу мою прощение женщины, которая всегда любила меня и важнее которой, более нет для меня никого. Ежели не сумеет она найти для меня прощения и понять столь долгого отсутствия моего, значит, я потеряю последнее. Не позволь отобрать у меня любовь мою Господи, оставь мне её. Ведь это только казалось мне, что я не способен Полину любить, ведь это заблуждение завладело мной. Прости меня Господи за все грехи мои, прости и благослови меня на добрый путь и новую жизнь…

До самого дома Антон Андреевич шел пешком. Взвивающийся вихрями снег бил ему в лицо, ветер трепал его одежду, однако он не замечал холода. На улицах кипела жизнь, и это было теперь так странно и необычно для него, не покидающего стен лечебницы так много лет. Несмотря на столь ранний час, вокруг было много людей. Почти все лица были мрачными, выражали недовольстие и неприязнь. Смыковского отчего-то толкали со всех сторон, как ни старался он держаться дальше от толпящихся прохожих, всё одно, казалось, что хоть кому-нибудь он непременно мешает.

Пройдя около часа, он обернулся только однажды, и взглянул на темное здание больницы, оставшееся позади.

«Вот и опять я среди людей, а укрытие мое от мира, осталось в прошлом» – подумал он и отправился дальше.

Минуло ещё более нескольких часов, и Смыковский, совсем уставшей и едва способный передвигаться, добрался, наконец, до улицы своей. Увидев издалека крышу и окна верхнего этажа, построенного им когда-то дома, он остановился.

«Я мог бы войти в этот дом ещё четыре года назад, – вновь стал размышлять Антон Андреевич, растирая совсем замерзшие руки снегом, – если б не проклятые сомнения. Но и теперь, когда изведал я муки неправоты своей, и теперь, как тогда, я боюсь идти дальше. Что ждёт меня в этих стенах? Не сгублю ли я Полину, верно давно уже нежданным появлением? Выдержит ли она? Неужто лучше оставить всё как есть, и вернуться в лечебницу?..»

В очередной раз, почувствовав резкий толчок в спину, Смыковский вздрогнул.

– Что же ты барин, прямо на дороге стоишь? – услышал он возмущенный и грубый женский голос позади себя и оглянулся.

– Простите, – тут же смутившись, произнес он.

– Про-сти-те! – издеваясь протянула женщина, – видишь рабочий класс баррикады строит, к борьбе готовится, а ты мешаешь! Чего встал?! Или сворачивай к черту или иди, куда собрался!

Антон Андреевич отошел в сторону и осмотрелся. Действительно, он заметил только сейчас, что вокруг собираются люди, кричат, что-то друг другу, ругаются и тот час смеются. Нагромождают на земле тяжелые вывески, телеграфные столбы, огромное множество пустых ящиков, и мешков с песком. Не в силах понять для чего всё это делается, Смыковский с удивлением наблюдал за происходящим. Всё ещё слышались ему последние слова незнакомой рассерженной женщины – «Иди куда собрался! Иди куда собрался!..» – Повторял он мысленно.

«Да, всё верно! – решился Антон Андреевич, – Только так и не иначе. Нужно идти туда, куда собрался и не останавливаться…»

Вскоре Смыковский достиг ворот своего дома, и робким движением, так, словно он никогда не делал этого прежде, толкнул вперед калитку. Ступая по мокрому, неубранному снегу, прошел он в сад. Провел аккуратно рукой по скамье, на которой любил сидеть прежде, несколько раз, пока не показались под белой толщей, заледеневшие деревянные доски, и опустился на них устало, прислонившись спиной к резной спинке, устроившись таким образом, чтобы хорошо было видно весь дом. Отдохнув немного от долгой дороги, Антон Андреевич, разглядывая зарисованные морозные окна, стал гадать, кто же первым заметит его. Это вызвало у него улыбку. Он обрёл наконец, долгожданные покой и радость.

XVIII.

В тот самый день, седьмого декабря, тысяча девятьсот пятого года, в Москве началось вооруженное восстание пролетариата. Нескончаемые в жестокости своей, уличные бои, не миновали и дома Смыковских. Проломленный местами забор, обгоревший сад, разбитые окна, однако все его жители остались живы и тем были счастливы.

Спустя несколько месяцев Антон Андреевич и Полина Евсеевна обвенчались. Когда завершался уже тысяча девятьсот шестой, появился на свет их сын Валериан.

Ранней весной, седьмого года, посетил Антона Андреевича давний друг, прибывший из Германии, господин Орест Остфаллер, золотопромышленник, меценат, внучатый племянник эмигрировавшей когда-то княгини Аграфены Евграфовны Устьербиной. Получив скверные впечатления от событий, происходящих в России, он принялся убеждать Смыковского в необходимости непременного и незамедлительного отъезда в Германию.

«Ничего благоприятного здесь случиться уже не может, – говорил он, – сложившееся затишье, временно, и ненадёжно. Пострадаете вы, пострадают дети! И детей, и вас жаль…»

Остфаллер был так безусловен в своей уверенности, и так уговаривал Антона Андреевича, оставить сомнения и последовать за ним в Дрезден, что Смыковский однажды согласился, а Полина Евсеевна, хотя и чувствовала неверность этого решения, всё же спорить с супругом не пожелала.

Дом, и всё находящееся в нем ценное имущество, удалось продать. Катю и Фёдора оставили при новых хозяевах. Средств от продажи, выручено было не много, однако они позволяли некоторое время прожить в эмиграции в достатке. Все ожидали отъезда, как спасения, словно он и должен был явиться началом новой счастливой жизни. Полина Евсеевна, пожалуй, единственная, собиралась в дорогу с тяжелым сердцем, не рассчитывая на беспечное существование.

В назначенный день, поезд, обещавший исполнение надежд, тронулся, увозя людей,