Он слышал постукивание капель, стекавших с листьев на расположенные ниже ветки. По звуку это напоминало дождь, но только по звуку. Это был фальшивый дождь. Не вполне настоящий. Как и очень многое в этой деревне. Как и очень многое в этом убийстве. Кто-то одной ногой стоит здесь, а другой – в каком-то ином мире. Подобно бродячей Совести, убитой здесь.

В воздухе стоял запах земли, холод и сырость проникали под парусиновую куртку.

В церкви горел свет, и Гамаш видел подсвеченное витражное окно и деревенских юношей-пехотинцев, изображенных на нем. Они вечно двигались в сторону давно выигранного сражения. Или проигранного. Двигались вперед с решимостью, которая делала возвращение невозможным.

Так же двигался вперед Гамаш.

Войдя в церковь, он спустился в цокольное помещение.

В одном конце комнаты был установлен стол для совещаний, посредине стояли рабочие столы. Технические специалисты тащили провода телефонных линий, устанавливали компьютеры и прочее оборудование.

Старший инспектор Лакост и один из агентов вели допрос за столом для совещаний. Гамаш поймал взгляд Лакост, и она едва заметно кивнула.

– Кто там? – спросила Рут и всем телом повернулась на стуле.

Старая поэтесса упускала очевидное, но улавливала неощутимое.

– А, это всего лишь ты.

Агент, который вел запись, встал, технари тоже бросили свои занятия и уставились на нового старшего суперинтенданта.

– Patron, – сказали несколько агентов постарше, кивая начальству.

Те, что помоложе, включая агента, который привел Рут в оперативный штаб, просто смотрели во все глаза.

Ветераны полиции знали Гамаша с тех дней, когда он возглавлял отдел по расследованию убийств. С того времени, когда выметал из полиции порчу, заплатив за это огромную цену.

А теперь он вернулся, чтобы возглавить Квебекскую полицию.

Когда он взялся за эту работу, все облегченно вздохнули.

Его видели в коридорах управления полиции, часто в окружении людей, засыпавших его вопросами в перерывах между совещаниями.

Это создавало атмосферу единодушия, целеустремленности, которая отсутствовала здесь на протяжении многих лет.

Но иногда старшего суперинтенданта Гамаша видели в холле, в кабине лифта, в кафетерии, где он сидел в одиночестве. Погруженный в изучение какой-нибудь папки. Похожий на профессора колледжа, который читает какой-то малоизвестный и очень увлекательный текст.

На мужчин и женщин, живущих в мире жестокости, носивших оружие с большей гордостью, чем полицейские значки, вид суперинтенданта действовал удивительно успокаивающе.

Они смотрели на человека не с пистолетом, а с книгой, на человека, которому не требовалось доказывать свою отвагу. Или впадать в ярость.

Отсутствие бахвальства стало считаться хорошим тоном. Хамское отношение к людям, прежде считавшееся нормой, уходило в прошлое.

Они снова могли быть людьми.

Шеф не прятался, не проводил политику «разделяй и властвуй». Старший суперинтендант Гамаш всегда был на виду, хотя никто из подчиненных не предполагал увидеть его в цокольном помещении церкви в безвестной деревушке.

Навигатор предупреждал, что они находятся в буквальном смысле неизвестно где, и женский голос по-матерински заботливым тоном советовал им заново проложить маршрут.

Гамаш кивнул агентам и легким взмахом руки призвал их продолжать работу. Он уже усвоил, что в случае появления босса нарушения рабочего процесса неизбежны.

– S’il vous plait. – Изабель Лакост показала ему на пустой стул. В ее голосе слышалась нотка отчаяния. – Присоединяйтесь. Вы очень вовремя.

– Привет, Клузо, – сказала Рут довольно громко, и ее слова разлетелись по всему помещению. – Я ей толкую, что не убивала эту женщину. – Она наклонилась к полицейским и, понизив голос, проговорила одной стороной рта, как гангстер: – Но за утку поручиться не могу.

Она откинулась на спинку стула и смерила их многозначительным взглядом. Роза переводила свои глаза-бусинки с одного лица на другое.

Все знали, что если Рут опустится до преступления, то Роза возьмет вину на себя. Вот только опускаться Рут было уже почти некуда.

– Насколько я понимаю, сегодня утром вы были в церкви, – сказала Лакост.

Рут кивнула.

– Вы спускались сюда?

– Нет.

– Не заметили в церкви чего-нибудь необычного? – спросила Лакост.

Рут задумалась, потом медленно покачала головой:

– Нет, не заметила. Церковь, как всегда, была не заперта. Я включила свет и села на скамью возле мальчиков.

Всем было известно, о каких ярких, хрупких мальчиках она говорит.

– Никаких странных звуков? – спросила Лакост и приготовилась к едкому, саркастическому ответу.

«Типа убийства, происходящего внизу?»

Но ничего такого не последовало. Старуха подумала еще немного и снова покачала головой:

– Все было тихо, как всегда.

Она поставила локти на стол, уперлась подбородком в ладони и посмотрела в глаза Лакост:

– Она уже лежала здесь, да? Мертвая?

Лакост кивнула:

– Мы так считаем. Вам известно про кладовку?

– Конечно. Я была церковным старостой. Кладовкой пользовались контрабандисты, которые возили ром. Ну, вы знаете, во время «сухого закона». Переправляли выпивку через границу.

Гамашу эта страница из истории церкви была незнакома, но теперь он понимал, почему Рут относилась к церкви с таким священным трепетом.

Старая поэтесса кинула взгляд в сторону маленького помещения с земляным полом, с полицейской лентой в дверном проеме.

– Страшное дело – забрать чью-то жизнь. И почему-то еще страшнее сделать это в церкви. Не пойму почему.

Ее глаза на морщинистом лице смотрели с искренним недоумением.

– Потому что здесь мы чувствуем себя в безопасности, – ответила Лакост. – В храме нас защищает Бог, а может, наша добропорядочность.

– Наверное, ты права, – сказала Рут. – Возможно, Он так и сделал.

– Он не защитил Кэти Эванс, – возразила Лакост.

– Да. Но возможно, Он защитил нас от нее.

– О чем вы говорите? – спросила Лакост.

– Слушай, я ее не знаю, но этот, который Совесть, не случайно сюда пришел.

– Вы имеете в виду кобрадора? Вы думаете, его целью была мадам Эванс?

– Думаю. И ты тоже так думаешь.

Она посмотрела на Гамаша. Старший суперинтендант выдержал этот пронзительный взгляд не кивая. Даже не сделав намека на кивок.

– По-вашему, человек в костюме убил ее за какие-то дела? – спросила Лакост.