Машина принадлежала прежде какой-то знаменитости, на спидометре было не больше десяти миль. И, как понял Залесский, Уотсон не собирался этот пробег значительно увеличивать.

Его не оставила равнодушной восторженность Джекки. Ее мало чем удавалось удивить, тем более автомобилем.

Поздно ночью, когда она крепко спала, он позвонил в Нью-Йорк Бранноверу.

– Клифф! Ты как-то говорил, что у тебя в приятелях парень из Harley-Davidson – HOG (Harley Owners Group), так, кажется, называется ваш клуб?

Борис дал время Бранноверу порадоваться тому, что он в кои-то веки проявил интерес к увлечению своего друга, и дождался вопроса:

– У меня там много приятелей, кто конкретно тебя интересует?

– Тот, из правления Vickers PLC холдинга, который владеет контрольным пакетом акций Rolls-Royce Motors.

Залесский разговаривал с топ-менеджером компании Rolls-Royce, который был предупрежден о его звонке высоким начальством, и только поэтому был готов выслушать заказ на машину по телефону.

– У меня немного пожеланий: цвет темно– синий, салон бело-голубой, полная комплектация и на капоте Ника, все остальное на ваше усмотрение.

– Мистер Залесский! У меня два вопроса: вы все-таки посетите нас, чтобы посмотреть, как может выглядеть ваш заказ? И если нет, то куда осуществить доставку? И еще, если позволите… Заказать Rolls-Royce по телефону? В моей практике такого не случалось.

Борис рассмеялся:

– Так я у вас первый? Быть первым – это моя специальность. Доставить надо будет во Францию, на Ривьеру. С вами свяжется мой финансист. Он оплатит счета и укажет точный адрес.

Машину подогнали к воротам их дома через три месяца. Залесские вышли посмотреть на нее, и прозвучало роковое «Шикарно!».

С тех пор Джекки особенно возненавидела это слово, произносимое им с той микроскопической долей сарказма, которая сводила на нет впечатление от всего, к чему оно было обращено. Он объехал с женой в течение пары недель все побережье, посетив тех, перед кем Джекки хотелось покрасоваться. С ее стороны это выглядело так по-детски, что Борис решил не возражать и доставить ей максимальное удовольствие. Оба понимали, что после «шикарно» это чудо техники в их доме надолго не задержится. Через две недели он уехал на этой машине в Париж.

Жоззет была на своем рабочем месте. Она помахала ему рукой, когда он вошел в магазин, и попросила подождать, пока закончит со стеклами. Девушки в зале предложили ему кофе и усадили в кресло для клиентов. Он смотрел на Жоззет, склонившуюся над линзами у станка по их обработке, такую сосредоточенную, целеустремленную. Ее облик в эти минуты приобретал непривычную жесткость, и ему доставляло удовольствие наблюдать за этим ее преображением. В этой жесткости была и такая запретная для посторонних схожесть с тем запрокинутым лицом, когда она в сладкой агонии в упор смотрела в его глаза, плотно сжав губы, подавляя рвущийся из груди стон. Наконец Жоззет сняла защитные очки и скинула халат.

– Ты не предупредил, что-то случилось? – и только потом, прижавшись губами к его щеке: – Я так рада!

– Ничего не случилось, просто соскучился. Выехал в шесть утра, ничего не ел, голоден, как волк.

Он предложил ей поехать пообедать в «Maxim’s». Rolls-Royce стоял у входа, и когда Борис открыл дверь, приглашая подругу в салон, она отпрянула:

– Это твоя? – В ее глазах расплескалась вся палитра чувств, при которых не надо было слов «не комильфо». – Дорогой, сейчас пробки, а у меня до вечера еще есть работа. Давай поедем на метро, тогда я успею вернуться.

Через несколько дней он набрал номер телефона Феликса Залмановича:

– Феликс, есть новенький Rolls-Royce за полцены.

– И где эта машина?

– У твоих ворот.

Похожим образом он избавился от тридцатиметровой яхты. Но тут причины были иного свойства. Она пробыла у него три сезона. За это время он подымался на борт не больше десяти раз. Ее содержание, стоянка, экипаж, профилактические работы обходились недешево. Он не был скрягой, но возмущала несуразность неадекватных, взвинченных конъюнктурой цен, и от этого символа успешности он отказался не торгуясь.

Борис заказал себе и Жоззет пиццу – тонкую «пепперони» с салями. Он любил эту пиццерию в Монако и уверял всех знакомых, что «Пиноккио» – это лучшее заведение такого рода не только в Монте– Карло, но и во Франции.

Залесский сказал Джекки, что улетает в Лондон. И действительно, у него там была назначена встреча, но через два дня. И эти два дня он собирался провести с Жоззет в Ницце. Официант наклонился к нему, предложив посыпать «пепперони» пармезаном, и когда Залесский поднял на него глаза, в поле зрения попала медленно открывающаяся входная дверь, в которую, плавно покачивая полями, вплывала бело-голубая шляпа, а затем, во всей красе, и сама Джекки с подружкой под ручку. Они о чем-то увлеченно болтали, глядя друг на друга.

Он не помнил, как оказался у машины.

Сбежал, позорно сбежал, как нашкодивший школяр. Трясущимися руками достал сигарету. Впору рассмеяться, но до чего же противно. Жоззет сотрет меня в порошок. Впрочем, я сам себя сотру, но все-таки слава Богу, что Джекки-болтушка меня не заметила.

Все это молниями проносилось в сотрясающемся от адреналина сознании. Жоззет вышла через несколько минут. Не глядя на Бориса, села в машину. В полном молчании он довез ее до отеля, с ужасом ожидая развязки. Уже открыв дверь, она наклонилась к нему, нежно провела рукой по щеке, поцеловала и ушла. Залесский долго сидел, откинувшись на спинку сидения, глядя невидящим взором в пространство за стеклом.

Как бы повела себя Джекки в такой ситуации, поменяйся они с Жоззет местами? Это был бы грандиозный скандал, со множеством кровавых следов от ее длинных, покрытых ярким лаком ногтей, на его лице и – он дотронулся до горла: где тут сонная артерия? До нее могли бы добраться ее ровненькие, остренькие зубки. Эти рассуждения его развеселили. Сквозь затянутый черными, грозовыми тучами небосвод неожиданно прорвался, блеснув золотом, солнечный лучик, лучик любви. Борис успокаивал себя:

– Я пленник обстоятельств. Что может сделать мужчина, когда на его пути встретились две такие?.. – И он погнал машину в аэропорт.

1988-ой.

Он не любил восьмерки. Бесконечный бег по кругу, путь без начала и конца.

Високосный год – год несчастий в его жизни.

Мишель позвонил поздно ночью. К телефону подошла Джекки. Она разбудила мужа и по выражению ее побелевшего лица он понял, что случилось что-то ужасное.

– Папа! Рут больше с нами нет.

Залесский почувствовал, как жар заполнил голову, разлился по всему телу, лишая способности говорить. Он опустил на колени трубку, несколько мгновений собирался с силами и мучительно искал слова для ответа, но смог произнести только: «Этого не может быть».

Мишель не ответил, минуту длился молчаливый диалог. Джекки беззвучно плакала, прижав ладони к лицу. Наконец Борис разомкнул губы: