— Именно в это воскресенье? — спросила Хелена. Разговор происходил на их собственной кухне — прошло почти три года с момента их отъезда из Трелонихаус. Это случилось после кошмарного интервью Энн Хьюитт, в котором все обитатели колонии были представлены как «юродивые наркоманы и презренные хиппи». Так выразился Говард, прося Джима и Хелену — приказывая на самом-то деле — уехать. Хелена с горящим от злости лицом прошипела:

— Как ты мог? Я же тебя просила быть осторожнее с этой женщиной.

Пока они носили вещи в машину, Софи, которую увозили из родного места, от всех, кого малышка знала, безутешно плакала.

Джим посмотрел через кухонное окно на небольшой сад, где Хелена высадила в горшках зелень и вскопала грядки под картошку. Испытывая отвращение к самому себе, сказал:

— Прости, любимая. В понедельник Стивен улетает в Нью-Йорк.

Но тогда Джим не был уверен, что Ева сможет освободиться. Прошло два месяца с их последней встречи, но Мириам умерла всего четыре дня назад, и Ева не только скорбела о матери, но и занималась похоронами: надо было найти раввина, заказать цветы, напоить чаем бесчисленных друзей и соседей, пришедших выразить сочувствие.

Дэвид прилетел из Лос-Анджелеса первым же рейсом. Джим не мог подавить в себе ревность к нему: он оставил Еву одну, отбыл на другой конец Земли и только теперь появился. «Но в действительности, — с горечью думает Джим, — я должен быть благодарен Дэвиду». Теперь Ева имела законную возможность оставить детей на ночь с отцом и уехать. Дэвиду она сказала, что хочет побыть одна. Кац, очевидно, посчитал споры неуместными.

Иногда, задумываясь об абсурдности той ситуации, в которой они оказались, Джим испытывает ужас: вот Ева, которая практически в одиночку воспитывает двоих детей, хорошо зная при этом, что ее муж любит другую женщину; и вот он сам лжет Хе-лене и Софи. Однако, когда Евы нет рядом, Джим не чувствует лжи: дома он — обычный муж и отец. Со-фи, как ему кажется, обжилась на новом месте, стала реже просыпаться по ночам. Хотя возникли проблемы в школе: мать одноклассницы обвинила Софи в хулиганстве и воровстве игрушек у ее дочери. Учительница вызвала Джима и Хелену в школу и спросила, все ли благополучно в их семье.

— Да, — уверенно сказал Джим, держа Хелену за руку, — все в полном порядке.

Он привык лгать. При этом Джим убеждает себя, что сейчас относится к Хелене мягче и внимательнее, чем когда не изменял ей, а мысли о предстоящих встречах с Евой не вносили в его жизнь радость. Работа, безусловно, не пострадала — после «Читающей женщины» образ Евы больше не появлялся на картинах Джима. Но ни одна из них не обходится без ее участия: когда Джим рисует, перед его внутренним взором всегда стоит лицо Евы, ее бездонные, проницательные глаза, полные веры в его талант.

Он доверился только Стивену и много раз рассказывал ему о своем ощущении: Джиму кажется, будто он разделился надвое, и это два разных человека, живущие в отдельных вселенных.

В последний раз, когда засиделись за виски в клубе Стивена и говорили об этом, друг, откинувшись в кресле, сказал:

— Видимо, яблоко от яблони все-таки недалеко падает.

Слова Стивена запомнились Джиму, и всякий раз, как они всплывали в голове, к нему приходило осознание: надо что-то делать. Но как только он собирался обсудить это с Евой, мужество изменяло ему. Им выпадало слишком мало времени побыть вдвоем — порой не больше часа, который они проводили в Риджентс-парке. Потом Ева шла забирать Сэма из школы, а Джим отправлялся на свои встречи — и он не хотел отравлять эти мгновения разговорами о будущем. Как будто здесь и сейчас есть только он и она, весь остальной мир отступает на второй план. Но в глубине души Джим отдавал себе отчет: у такого отношения есть и оборотная сторона — при столкновении с повседневностью сказка может закончиться.

Джим пьет пиво и думает о Мириам Эделстайн. В гостинице, прежде чем подняться в номер, они с Евой пили кофе, и она достала из сумки свои свадебные фотографии. На первой были Якоб и Мириам; она — молодая, улыбающаяся, в летнем платье без рукавов, удивительно похожая на дочь. Джим долго не мог оторваться от этого снимка, вчитываясь в незнакомые слова, написанные на обороте на иврите. «Покойся с миром». Он жалел о том, что не знал Мириам; не он в парадном костюме стоял рядом с Евой на ступеньках мэрии, щурясь от солнца; и не его — в качестве тещи — поздравляла Мириам Эделстайн, не им с Евой желала она счастья.

Допив пиво, Джим выходит на Хай-стрит и возвращается в гостиницу. Хозяин поднимает голову навстречу входящему, но Джим не смотрит на него. Осторожно открывает дверь номера, не зная, проснулась ли Ева, но та еще спит, приоткрыв рот, темные волосы рассыпаны по подушке.

Джим вновь раздевается, кладет одежду на спинку стула и забирается под одеяло. Ева вздрагивает, когда

Джим прижимается к ней и говорит полушепотом:

— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Ева. Давай начнем сначала.

Несколько секунд длится тишина, нарушаемая только стуком его сердца и легким дыханием Евы.

И Джим понимает — она не слышала сказанного.

— Еще глоток? — спрашивает он.

Ева смотрит на свой пустой стакан. Следует отказаться. Пожелать спокойной ночи, подняться на два лестничных пролета и укрыться в безопасной тишине своей комнаты, устланной коврами.

— Почему бы и нет?

Есть множество причин не делать этого. Она смотрит в спину Лео, который подходит к бару и наливает две щедрые порции односолодового виски. Он высок, хорошо сложен, двигается чуть враскачку, что свойственно спортсменам. В его группе много женщин среднего возраста, и Ева видела, какими глазами те глядят на него. В первый день в женском туалете она невольно подслушала разговор двух таких дам, хихикавших словно школьницы:

— Господи, этот Лео Тейт, он в жизни выглядит даже лучше!

Другая ответила:

— Но он женат.

Первая, презрительно:

— Когда их это останавливало?

Моя руки — она тактично дождалась в кабинке, пока дамы уйдут, — Ева размышляла над тем, кто такие эти «они», упомянутые в разговоре. Мужчины? Мужья? Поэты? Предположила, что речь шла о последних, чья репутация неверных супругов возникла не на пустом месте — вспомнить хотя бы Байрона или Бернса. Но ей не нравилась нынешняя мода описывать всех мужчин скопом и давать им довольно неприятные характеристики. Она посмотрела на свое отражение в зеркале, пытаясь оценить, не погорячилась ли с тенями для век, когда собиралась на завтрак; подумала о Джиме, который остался дома с детьми и Джулианной; вновь испытала почти забытое чувство ярости, вызванное его изменой. Затем взяла себя в руки, отправилась на поиски своей группы и погрузилась в таинства длинных фраз и коротких абзацев — она вела недельный курс по самостоятельному редактированию — и больше не думала ни о Джиме, ни о Джулианне, ни о Лео Тейте.