порой человек продвигается вперед, вообще выживает» [Ельцин 1994: 149]; это наблюдение основывалось на его собственном опыте – он прошел через такую мучительную когнитивную и ценностную трансформацию в 1988 году после чистки в советском руководстве [Ельцин 1990:155–161,166-167, 221–245][233]. Предполагалось, что существенные поведенческие изменения в конечном итоге приведут к возникновению нового поведения, а культура летаргии и зависти трансформируется в культуру инициативы и достижений.

В представлении Ельцина культурная трансформация также должна была произойти в результате смены поколений. Те, кто не смог (или не сможет) адаптироваться к новым строгим требованиям, будут сменены новыми поколениями, теми, кому в 1990-е годы исполнится 20–30 лет. Он представлял себя лидером революции, которая предоставит этим новым поколениям важные должности в государстве, экономике и обществе. По большей части он полагал, что старшее поколение граждан не имеет потенциальных шансов стать капиталистами, будучи изувеченным старой системой. Но в его откровениях прослеживался и ленинский «агитационный» менталитет. Например, еще будучи главой московского горкома, Ельцин говорил, что стремится заменить скомпрометированных продавцов московских магазинов «молодыми», «незараженными» работниками [Ельцин 1990: 90][234]. Обсуждая шоковую терапию в своих вторых мемуарах, он хвалит жестких, независимых, амбициозных молодых людей, обладающих «совершенно новой психологией» [Ельцин 1994:146]. Отсталость России невозможно преодолеть, пока не произойдет смена поколений:

Надо наконец признать тот факт, что Россия плохо воспринимает демократию не только в силу каких-то глобальных исторических причин, но и по причинам весьма банальным – новое поколение никак не может прорваться к власти. <…>

Социалистическая манера мыслить сказывается на нас всех. <…>

Новое поколение должно выйти на авансцену как можно быстрее [Ельцин 1994: 372][235].

Нет таких преград, которых «незараженные» молодые люди не могли бы преодолеть, если дать им право голоса на выборах, привлекать их к работе в большом количестве, освободить от командной экономики и позволить деньгам находиться в центре экономических амбиций и обмена.

Ельцин знал, что очень рискует. В ближайшем будущем эта стратегия прорыва обещала оказаться крайне болезненной для населения; в то же время существовали демократические институты, которым Ельцин был подотчетен и которые могли подвергнуть его публичной критике, порицанию со стороны законодателей, импичменту или привести к его поражению на выборах. Более того, при всей своей харизме и легитимном характере его власти, полученной в результате победы на выборах 1 июня, Ельцин знал, что зарождающаяся в России демократия все еще хрупка. В конце концов, в августе 1991 года была предпринята попытка государственного переворота. Несмотря на то что путч потерпел поражение, Ельцин продолжал руководить в условиях неопределенности, на фоне возможности новой попытки государственного переворота, которая, возможно, будет успешнее предыдущей. Архитектор шоковой терапии Гайдар говорил ему, что болезненные последствия для населения будут сильными и что в результате ему, Гайдару, возможно, придется принести себя в жертву как политику [Гайдар 1996: 105]. Таким образом, понятны опасения Ельцина в конце 1991 года, когда он неоднократно пытался убедить публику, что боль от шоковой терапии продлится всего полгода, самое большее год[236].

Ельцин как государственный деятель

В ситуации возникновения независимой России Ельцин был вынужден также заняться отношениями Востока и Запада и их влиянием как на безопасность России, так и на ее благополучие. От предшественника он унаследовал радикально изменившееся положение России в мире, поскольку теперь она лишилась системы восточноевропейских сателлитов СССР и его статуса мировой державы. Горбачев в своей компромиссной внешней политике старался извлечь максимально возможную в этом положении пользу, делая хорошую мину при плохой игре, пытаясь интегрироваться в западные многосторонние организации, исполняя требования Запада по большинству спорных вопросов и добиваясь как можно большей западной экономической помощи. Ельцин, находясь в оппозиции к Горбачеву, не противоречил ему в этих внешнеполитических аспектах[237]. Он не пытался переиграть Горбачева в сфере отношений между Востоком и Западом.

Однако после августовского путча, когда Ельцин начал сам определять независимую внешнюю политику России, он пошел даже намного дальше того, за что ратовал Горбачев. Он призвал к «существенному сокращению расходов на оборону», которые вскоре (1992) приняли огромные масштабы[238]. Он настроен на «более радикальную позицию в отношении уничтожения ядерного, бактериологического и химического оружия, прекращения подземных испытаний ядерного оружия»[239]. В угоду европейской аудитории он сообщил, что Россия будет двигаться к полной отмене смертной казни[240]. В декабре 1991 года Ельцин публично заявил, что Россия заинтересована во вступлении в НАТО[241]. Он согласился с тем, что условия Договора об обычных вооруженных силах в Европе (1990) применимы к России, хотя в договоре речь шла о территориях в границах Советского Союза, а не России.

После января 1992 года, когда Россия формально стала независимым государством, Ельцин проводил твердую прозападную внешнюю политику. Он превзошел Горбачева в области сокращения вооружений, объявив в июне 1992 года, что Россия уже начала в одностороннем порядке уничтожать межконтинентальные баллистические ракеты SS-18. Он положил конец продолжавшимся, и очень крупным, субсидиям своей страны Кубе и Афганистану[242]. Ельцинская Россия взяла на себя ответственность за выплату советского долга, поддержала сдерживание Соединенными Штатами Ирака, заявила, что готова пересмотреть Договор по противоракетной обороне и оценить возможность разработки совместной глобальной системы противоракетной обороны с США, пошла на активное сотрудничество в освоении космоса и открыла свои секретные архивы для американцев, расследующих дела военнопленных и катастрофу сбитого СССР рейса 007 авиакомпании Korean Air Lines[243].

В июне 1992 года Ельцин выступил на совместном заседании Конгресса США, где ему тринадцать раз аплодировали стоя, и пообещал:

Мир может вздохнуть с облегчением. Идол коммунизма, повсюду сеявший социальную смуту, вражду и неслыханную жестокость, наполнявший человечество страхом, рухнул. Он рухнул, чтобы никогда не подняться. Я здесь, чтобы заверить вас: мы не позволим ему снова восстать на нашей земле [Dobbs 1992].

Ельцин действовал прямо. Явным вознаграждением за эту последовательную поддержку целей внешней политики США стала финансовая помощь. Ельцин заявил на совместном заседании Конгресса, что у демократии в России только один шанс:

…второго шанса не будет. <…> Реформы должны увенчаться успехом. <…> Если мы [то есть вы, американцы] не примем сейчас мер для поддержки России, это будет не только крах России, это будет крах и Соединенных Штатов, потому что это будет означать новые триллионы долларов, потраченные на гонку вооружений [Dobbs 1992].

По возвращении домой Ельцин преподнес свою внешнюю политику как предвестие интеграции России в цивилизованный западный мир, что обеспечит финансовую помощь и