Над лагерем стоял смрад от разлагающихся тел.

Поднялись шум, плач и крики. Люди принялись валяться по земле и отказывались подчиняться приказам охранников.

— Прекратить панику! Немедленно построиться и пройти к навесам! — заорал в жестяной рупор офицер в форме унтершарфюрера СС. Людей, оказавших сопротивление, немцы и вахманы принялись избивать плетками, прикладами карабинов и просто руками и ногами. Несколько солдат из оцепления вновь выстрелили в воздух. Унтершарфюрер продолжал успокаивать толпу. — Вам нечего бояться! Вы обязаны помыться в бане, после чего вас отправят работать на Украину.

Прибывшие на поезде люди сдались. Подгоняемые ударами охранников, наконец-то стали строиться в мужскую и женскую очереди.

— Михолок! Яков! — в отчаянии закричала Мария, когда коренастый вахман грубо вырвал ее из объятий мужа и оттолкнул сына в сторону мужской половины толпы.

— Не смей трогать мою жену!

Это стало последней каплей. Штейн старший бросился на обидчика с кулаками. Но что хилый ученый мог противопоставить профессиональному солдату? Вахман лишь раз ударил Михолока прикладом автомата в солнечное сплетение, и тот без чувств рухнул на землю.

— Нет! — Мария из последних сил пыталась дотянуться до распростертого на земле мужа, но толпа волокла ее в противоположную сторону. Женщине ничего не оставалась, кроме как пытаться удержать рядом с собой плачущую Еву. — Яков, позаботься об отце…

Юноша бросился на помощь Штейну-старшему, но ему помешал солдат, держащий на поводке хищно оскалившую пасть овчарку.

— Куда прешь, собака? — немец преградил Якову дорогу к отцу и показал пальцем в сторону одного из навесов. — Мужская раздевалка в той стороне. Иди! Или ты хочешь, чтобы я, Mensch,[44]помог тебе найти дорогу? Шевелись, еврейская собака!

Яков, который к этому моменту уже пребывал в полуобморочном состоянии, послушно побрел в указанном направлении.

«Собибор» действовал как четко отлаженный механизм. Раздевалки для мужчин и женщин представляли собой навесы, загороженные с трех сторон. Люди, подгоняемые ударами охранников, быстро раздевались и отдавали вещи источающим сивушный аромат вахманам. Рядом с раздевалками имелось помещение, называемое «кассой», куда надлежало сдавать ценности.

— Не волнуйтесь! После бани вы получите свои вещи в целости и сохранности! — уверял запуганных людей краснощекий солдат, забирая деньги у очередного несчастного.

— Простите, но как вы поймете, кому и что возвращать? — в недоумении спросил отдавший ему деньги толстый поляк, трясущийся от холода и страха.

— У нас ничего не пропадает! Пошел, не задерживай очередь! Следующий!

В женской половине раздевалки не только заставляли раздеваться догола, но стригли женщинам волосы. Срезавший локоны практически под корень цирюльник успокаивал плачущих женщин.

— Это все ради вашей пользы, милочка! В дороге вы могли подхватить вшей. А после бани мы выдадим вам чистую одежду, и вы можете больше ни о чем не волноваться. А волосы еще отрастут!

Охранники уже теряли последний налет дружелюбности и постоянно подгоняли и торопили людей. А если кто-то не хотел или медленно раздевался, то тут же начинали избивать плетками, прикладами или травили собаками.

От каждой из раздевалок далее шел коридор длиной в сорок метров и шириной около трех метров. Женщин с детьми направляли в один коридор, мужчин — в другой.

— Снять одежду! — один из вахманов в мужской раздевалке ткнул дубинкой в плечо Якова Штейна. — Ценные вещи сдать в кассу!

Двигаясь словно во сне, Яков вывернул карманы своего пальто, в которых практически ничего не было. Лишь пара грошей и несколько листов бумаги.

— Что это? — спросил краснощекий солдат-кассир, разворачивая листки. Яков запоздало понял, что это чертежи отца, неведомо каким образом оказавшиеся во внутреннем кармане его пальто. — Ты Штейн, инженер-конструктор?

Штейн-младший автоматически кивнул, слабо понимая в этот момент, что происходит вокруг него. Тем временем краснощекий что-то сказал стоявшему неподалеку вахману. Тот схватил Якова за рукав и оттащил в сторону.

— Стой здесь. Пойдешь в другой очереди.

Яков вновь кивнул, выискивая глазами в толпе свою семью. Но перед его взглядом все плыло, нагие лысые люди были абсолютно идентичны. Ему не оставалось ничего иного, кроме как стоять и наблюдать за происходящим со стороны.

Только сейчас он заметил, что немцы отделили от общей толпы не только его. На площадке перед вагонами остались старики и те люди, кто не имел сил передвигаться самостоятельно. Но почему-то их тоже заставляли раздеваться и отдавать ценные вещи и деньги.

Тем временем нагих и остриженных людей стали сгонять группами в коридоры рядом с раздевалками. Каждую группу сзади подгоняли немцы с плетками и вахманы с палками, которыми избивали жертв в случаях, когда последние оказывали сопротивление и не желали идти в бани.

Перед самым входом в душевые кабины началось сопротивление, люди не хотели заходить в них, но охрана, применяя насилие, загнала нагих мужчин и женщин внутрь. Когда почти вся партия приехавших, около восьмисот человек, оказалась в бане, дверь плотно закрылась.

Люди замерли в испуганном ожидании. Окон в здании бани не было, только сверху было стеклянное окошечко, через которое на столпившихся внизу людей смотрел улыбающийся немец.

— Михолок! Яков! Ева! — Мария Штейн в ужасе металась по забитой голыми телами женской душевой и пыталась отыскать своих родных. Но вокруг были лишь голые напуганные женщины и дети. Мария глотала слезы и почти впала в отчаяние, когда навстречу ей кинулась худенькая, бритая наголо девочка.

— Мама!

— Ева, доченька моя! — Мария прижала к себе дрожащее, словно лань, тело дочери и стала неистово целовать ее бритую головку. — Что же они с тобой сотворили, маленькая моя? Они тебя били? Ты видела папу? А Якова?

Но дочь лишь отрицательно мотала головой в ответ.

Запертые в душевых люди не знали, что немец на крыше, которого в лагере называли «банщиком», махнул рукой, подавая сигнал. В пристройке рядом с баней заработала машина.

— Мама, что это? — Ева смотрела на мать огромными карими глазами.

— Не знаю, доченька…

Мария действительно не знала, что шум издают несколько старых танковых моторов, вырабатывающих удушающий газ, который поступал в баллоны, из них по шлангам и трубам — в помещение «бани».

Через пятнадцать минут все находившиеся в камере были задушены.

«Банщик», следивший через свое окошечко за процессом умерщвления, еще раз махнул рукой, и подачу газа прекратили. Полы в газовых камерах, которые прибывшие в лагерь люди принимали за душевые кабины, механически раздвинулись, и трупы свались вниз, в подвал, в котором находились вагонетки.